– Кто?..

– Я бы хотела узнать…

– Здесь вы ничего не узнаете. Убирайтесь!

– Ваша соседка…

– Моя соседка – сумасшедшая! Разговор закончен.

Единственное, что удалось узнать: отношения между квартирами26 и 28 далеки от идеала, или Zachary Breaux имел в виду Мерседес?

Вряд ли.

Я снова возвращаюсь к розовому коврику, но не успеваю нипостучать, ни позвонить: дверь распахивается сама, на смену интроверту приходитэкстраверт – белая женщина средних лет. Вот кто никогда не будет сожалеть ни оби-бопе, ни о фьюжне, Надя Буланже сыграла в ящик сто лет назад? – какаяприятная новость, а я сокрушалась, что она будет жить вечно!., кутикулы мизинцаи безымянного пальца правой руки обрабатывать намного сложнее, чем кутикулымизинца и безымянного пальца левой!., к инструментальным пьесам, особенно когдатебе м-м… за сорок, нужно относиться с опаской – они надевают грусть, а грустьнавевает повышенную кислотность, а повышенная кислотность провоцируетизжогу, – при этом макияж белой женщины средних лет соответствует модеранних пятидесятых, а слегка запущенная стрижка – моде поздних шестидесятых, наней темно-бордовый шелковый халат с драконами и комнатные туфли, скроенные изтого же материала, что и коврик. А в руке зажата банка с испанскими оливкамибез косточек.

– Вы из полиции? – совершенно неожиданноспрашивает женщина. Ширли. Одри. Кэтрин.

– Нет.

– Жаль.

– А что произошло?

– Давно пора урезонить этого хама. Это чудовище.

– Вашего соседа?

– Он сумасшедший. Может быть, у вас есть знакомые,которые работают в полиции?

– Нет.

– Жаль. Он убил Сайруса.

– Кто это – Сайрус?

– Мой кот. Иногда я выпускаю его погулять по площадке.Он пропал три дня назад, а до этого сидел у двери этого сумасшедшего. И яподозреваю, что он заманил Сайруса к себе, убил и съел.

– По-моему, вы преувеличиваете.

– Нисколько. От того, кто целыми днями дует в проклятуюдудку, можно ожидать чего угодно. Жаль, что вы не из полиции.

– Я ищу квартиру двадцать семь.

Фраза, произнесенная мной, производит странное впечатлениена женщину. Ее правая бровь приподнимается (совсем как у Одри), а леваяподтягивается к переносице (совсем как у Кэтрин).

– Вы собираетесь там жить? – спрашивает она.

– Нет. Я пришла навестить… э-э… подругу. Молодуюженщину. Она живет в квартире двадцать семь.

– Какую из них?

– В смысле?

– Там их несколько. И все молодые. На любой вкус. Естьбрюнетка, блондинка и даже рыжая.

Она совершенно непроизвольно касается своих – рыжих (совсемкак у Ширли) – волос. И достает из банки оливку. И отправляет ее в рот. Еще непрожевав толком, она отрывается от дверного косяка и ступает на коврик, заметнопотеснив меня: теперь мы стоим друг против друга, очень близко. Так близко, чтоя явственно вижу глубокие морщины под глазами женщины и печальные складки урта, только что поглотившего оливку, – ни Одри, ни Кэтрин не позволили бы себетаких морщин.

Даже в старости.

А Ширли… Ширли не позволила бы себе таких волос –безжизненных, как пакля, с темными, плохо прокрашенными корнями.

– Вот что я вам скажу, милая. Они – не настоящие.

– Кто?

– Блондинка – не настоящая блондинка, брюнетка – не настоящаябрюнетка, а рыжая… Ужас! Я сама рыжая, рыжая от природы, а та – ну простокошмар!.. Ее волосы – самые лживые, уж поверьте. Она – ваша подруга?

Что говорить в таких случаях? что покажется убедительным?

– Нет.

– Я думаю – там подпольный публичный дом. Или что-топохожее на публичный дом. Салон массажа, в наше время все непристойностимаскируются под оказание такого рода услуг. А может, там вообще снимаютпорнофильмы… Какая гадость! Хотите оливку?

– Я не голодна.

– Оливки – не для того чтобы утолить голод. А для того,чтобы ум оставался острым.

– С этим все в порядке. Пока…

– Ну, как хотите… Возможно, этот сумасшедший изквартиры напротив – их сутенер. Я не исключаю и такой возможности. Давно нужнобыло поговорить с домовладельцем, чтобы его выселили, но все как-то случай неподворачивался.

– К тому же у вас не работает лифт…

– Разве? А еще неделю назад все было в порядке. Я редковыхожу из дома, да и что делать там, на улице, где тебя никто не сможетзащитить?

– Совершенно нечего, – безвольно поддакиваю я.

– Времена нынче омерзительные…

– Чудовищные.

– Наверное, началась война?

– Пока нет, но все к тому идет.

– Постоянно что-то взрывают, поджигают, громят, атеперь еще и кот пропал.

– Не переживайте так, вдруг он найдется?

– Не найдется! Говорю вам, его поймали, зажарили исъели. Бедняжка Сайрус, несчастный мой котик!..

– Я спрошу о… Сайрусе, как только разыщу свою подругу.Может, она что-то знает. Просто скажите мне, где эта квартира.

– Здесь.

Женщина хихикает и, покачнувшись, едва не падает на меня:едкий запах уксусной эссенции, едкий запах духов, разложившихся на составляющиепо крайней мере лет пять назад; запах дешевой пудры – чуть мягче. И алкоголь.От Ширли за версту разит алкоголем, таким же дешевым, как и пудра. Она страшнопьяна, хоть ей и удается держаться на ногах. Почему я не заметила этого раньше?

– …Здесь?

– Пройдите вперед, к окну и сверните направо. Там всеувидите.

– Спасибо. Как вы себя чувствуете?

– Я оплакиваю Сайруса, как я могу себя чувствовать?..Это все арабы, шлюхи и те, кто дует в дудки целый божий день! Давно известно,что они едят кошек.

– Не знаю, как насчет шлюх и тех, кто дует в дудки, ноарабы точно не едят кошек.

– Едят!

– Нет.

Простая справедливость требует, чтобы я заступилась за Джумуи Фатиму, за Джамиля и Джамаля, за верного Наби, который стриг мне волосы; заЯсина – повелителя рыб, ключей и курительных трубок, за Хакима и Хасана,оплакивающих гибель морского конька; открыточный вор с площади у старого форта– он тоже под моей юрисдикцией.

– Едят! – распаляется Ширли.

– Нет.

– Едят из принципа. Давятся, но едят. Чтобы досадитьнам. Ведь они хватают не всех кошек, а только тех, у кого есть хозяева. Простыеуличные им не нужны, нет, их цель – любой ценой причинить нам страдания, а кошки– только средство. Сайрус – не первый, не первый… До него была Жужу,очаровательная кошечка, такая ласковая…