Никаких.

Я выйду отсюда так же, как вошла. Без проблем.

За дверью действительно оказывается спальня и действительнооказывается широкая кровать, застеленная пледом из шотландки. Я присаживаюсь наее край, а потом, не в силах побороть искушения, растягиваюсь прямо на пледе.Смутные ощущения, которые до сих пор вызывала у меня мнимая квартира Мерседес(или лучше сказать – мнимая квартира мнимой Мерседес?), становятся вполнеосмысленными. Алекс раскусил меня, разложил по полочкам, вытащил на поверхностьто, о чем я всегда подозревала: моему буйному воображению можно позавидовать,многие вещи я вижу под необычным углом, вот и сейчас – я думаю не о присутствииздесь Мерседес.

А об ее отсутствии.

Это – не квартира. Это – знак. Почти миф.

Но сначала был дом – приятный снаружи, но мрачный внутри,что-то здесь не так (миф о черной душе белого человека, его бы с радостьюподдержал Джума, антагонист и заклятый враг Запада). Затем – игра на саксофонеза закрытой дверью, инструмент фальшивит и сбивается с ритма, но главное –имеется в наличии: в недрах любого дома в Этом городе должен присутствоватьсаксофонист, он смягчает атмосферу мегаполиса, делает ее притягательной, делаетее неотразимой. Затем – соседка саксофониста, полусумасшедшая старая дева,почитательница котов и видеоцитат из фильмов с участием Одри, Кэтрин и Ширли.Ее ненависть ко всему, что находится вне поля зрения дождевиков и пылевиков, ковсему иному – такая же необходимая деталь пейзажа, как и саксофонист. А старикиз Librairie!.. Самая настоящая наживка для одиноких туристов, впечатлительныхдамочек и порочных юнцов, раздумывающих, как бы половчее ограбить аптечныйкиоск – грех ее не заглотнуть!

Алекс – не единственный манипулятор, есть фигурыпо-масштабнее – Этот город, например. Не прошло и суток с момента моегоприбытия сюда, а он уже манипулирует мной вовсю.

Помощь Алекса Гринблата ему не нужна.

Вот когда начинаешь по-настоящему жалеть о простодушнойЭс-Суэйре.

Квартира Мерседес – тоже наживка. Она слишком схематична,чтобы быть настоящей. Диван, кресла и журнальный столик – ровно то, что делаетгостиную гостиной. Холодильник и мойка – ровно то, что делает кухню кухней.Кровать – ровно то, что делает спальню спальней, и трельяжа с комодом непонадобилось. Подобие жизненного пространства, на котором существовал почти мифпо имени Мерседес Торрес. Не исключено, что когда-то это пространство быложивым, когда-то это пространство было домом – наполненным запахами, звуками;набитым самыми разными вещами, зубными щетками, модными журналами, пузырькамисо снотворным, справочниками по черной и белой магии, переносными светильникамииз рисовой бумаги, подарочными свечами с изображением цирковой наездницы,веерами и керамическими фигурками быков и тореадоров (не стоит забывать, чтоМерседес – испанка). Но Мерседес ушла (звучит намного оптимистичнее, чем«умерла»), а следом за ней ушли или умерли вещи. Растворились в воздухе,аннигилировали. Или – что более вероятно, хотя и прозаично, – были скопомвывезены в неизвестном направлении.

Здесь давно пора висеть табличке «СДАЕТСЯ ВНАЕМ».

…В норе с кроватью посередине прорыты еще два туннеля. Дажене вставая с пледа, я могу точно определить: один ведет в ванную комнату, адругой – в гардеробную.

В ванной комнате я не найду ничего, кроме собственно ваннойи разве что – вполне исправного унитаза, и разве что – расколотого биде. А вгардеробной…

Два бумажных носовых платка и бесхозная майка размера «L» снадписью… с надписью РОНАЛЬДИНЬО!

О как! Ха-ха!

Почти уверенная в этом, я вскакиваю с кровати и отодвигаюзеркальную дверь, за которой мне несколько секунд назад чудилась гардеробная.

Здесь совсем не так пусто.

Гардеробная забита вещами.

И это не просто вещи, какие можно купить в любом стоковоммагазине, или просто в магазине, или в универмаге по рождественскимскидкам, – это дорогие вещи. Даже я, не слишком искушенная в моде,понимаю, что столкнулась с чем-то выдающимся, с чем-то из рук вон. Пальто,полупальто, шубы, полушубки (мех самый настоящий, Greenpeace – go home!), плащии куртки, развешанные

а) по сезонам;

б) по именам модельеров;

в) по цветовой гамме.

Обувь – от зимних сапог до летних сабо, она занимает нескольконижних полок. На верхних – шарфы, платки и белье. Отдельно – костюмы, отдельно– платья. Вольер для галстуков, выгородка для солнцезащитных очков, на фонекоторых мои собственные очки выглядят откровенной дешевкой. Загончик длясумочек, сумок, рюкзаков и баулов, Мерседес – большая модница.

Великая модница.

Такая коллекция одежды могла бы составить счастье сборнойкоманды по синхронному плаванью, а то и сразу нескольких команд, вышедших вфинал чемпионата мира.

Такая коллекция одежды могла бы составить счастье многихженщин – с самыми противоположными, если не взаимоисключающими вкусами. Да,пожалуй, взаимоисключающие – самое верное слово. Того, кто носит провокационныйклубный латекс, не заставишь влезть в костюмную классику; тот, кто без ума от этническихмотивов и растаманских расцветок, не напялит на себя шифон, а глубоко джинсовоесознание вступит в обязательное противоречие с недалеким коктейльным, вишенка вбокале враждующие стороны не примирит.

Но в гардеробной Мерседес вещи прибывают в умилительномсимбиозе, а стили заключили пакт о ненападении, никто никому не мешает, всеравны.

Я не просто поражена, я близка к обмороку или, того хуже – кистерике.

До сих пор квартира выглядела нежилой (в гостиничном номере,снятом на одну ночь, и то больше подробностей) – и я без труда нашла объяснениеэтой пустоте. И не одно. Теперь, чтобы совместить забитую гардеробную и пустотуостальной квартиры, придется попотеть.

Включи воображение, Сашa!

Но воображение не включается, я слишком поглощенасозерцанием тряпичного Эдема, м-да… даже прикасаться к нему страшно, я и недумаю к нему прикасаться, разве что – рассмотреть повнимательнее кофточку слейблом Mariella Burani; дело не в лейбле, дело в самой кофточке, много лет ямечтала о таком сочетании ненавязчивой аристократичности и бордельного шика.

Моя рука совершенно непроизвольно тянется к подлойсоблазнительнице Mariela и в тот же момент повисает в воздухе.

Парики.

Не замеченные мной сразу, заслоненные галстуками, очками,бельем.

Не то чтобы они спрятаны от глаз специально – нет. Простопарики лежат в укромном местечке, не выпячиваются и ведут себя сдержанно, как иподобает дорогим парикам из натуральных волос. Я всегда испытывалапредубеждение к парикам, особенно из натуральных волос. Всему виной страшилки,их любили рассказывать мои питерские друзья: что мол-де волосы для подобныхнужд срезаются с трупов, с невостребованных тел в моргах, но это – русскиестрашилки.