Мне хочется верить, что это – томатный кетчуп.

На площадке с «charogne» стоит мертвая тишина.

И ладно, и пусть ее, тишина много лучше, чем душераздирающиекрики, треск мебели, стук падающего тела, вой собаки, вой полицейских сирен.

Контраст между нижними и верхними этажами разителен инеобъясним. Для меня. И еще для миллиарда человек, живущих в благостныхзагородных домах с припаркованными к крыльцу газонокосилками. И еще длямиллиарда человек, пользующихся лифтами. И еще для миллиарда человек, которыесчитают, что в трущобах проживает один сорт людей, а в закрытых кондоминиумах савтономной котельной – совсем другой, и это правильно, и только так можнособлюсти равновесие в неустойчивом, постоянно меняющемся мире. Старыйантагонист и ненавистник Запада Джума моментально бы нашел объяснение всему вчерной душе белого человека, этом прибежище мокриц, прибежище червей, мне жепросто не по себе. Не лучше ли вернуться?

Не лучше ли спуститься вниз, к умиротворяющим панелям настенах, к умиротворяющим светильникам и деревцам в кадках? И что ожидает менянаверху, если я все же решусь подняться?.. Собачье дерьмо, человеческое дерьмо,шприцы без иголок и иголки без шприцов, стреляные гильзы, полуразложившийсятруп боснийца, мумифицированный труп серба; вышибленные мозги – больше всегоони смахивают на кусок печени фуа-гра, засиженный мухами; потеки крови настенах, – все это великолепие может быть прикрыто глянцевыми журнальнымистраницами.

«PLAYBOY»

«VOGUE»

«COSMOPOLITAN»

«VANITY FAIR»

Может быть, а может быть и нет. Потеки крови на стенах ужточно ничем не задрапируешь.

Я щелкаю зажигалкой, со времен блужданий во мраке смотровойплощадки я стала умнее, я могу забыть надеть на себя лифчик, я могу забытьрасплатиться за чашку кофе в уличном кафе, но зажигалку я не забуду никогда.

Подниматься становится все труднее, все неприятнее,ступеньки осклизли и едва просматриваются под грудой мусора, так и есть –шприцы без иголок и иголки без шприцов, потеки крови на стенах, куча дерьма (еевенчает обрывок светлого образа Колина Фаррела, по опросу читательниц «VanityFair» он был назван самым сексуальным актером прошлого года, «Vogue» и «Cosmo»придерживаются другого мнения). Что последует дальше?

Рай навозных мух? Рай кладбищенских червей? Тараканий рай?

Ни то, ни другое, ни третье.

Мусор заканчивается еще внезапнее, чем начался. Водоразделомслужит последняя верхняя ступенька: передо мной открывается абсолютностерильное, наполненное радостью и солнцем пространство шестого этажа.Солнечный свет льется из широкого панорамного окна, рельеф стен сновазаставляет вспомнить о респектабельности – а она уже казалась утраченнойбезвозвратно. Ни соринки, ни пылинки, деревца в кадках уступили место вычурнымвазам из толстого стекла, их тела отдаленно напоминают тела рыб из лодки Ясина.

Или – тела кошек из сна Ясина, теперь разгадывать его ни кчему: все дурное, о чем кошки могли намурлыкать мне, – уже произошло.

С сильно бьющимся сердцем я прохожу мимо дверей лифта (вотличие от дверей в самом низу – никакого стекла, никакого дерева, никакой металлическойзагородки; эти лифтовые двери – торжество хай-тека, должно быть, металлическийсплав, из которого они сделаны, создан в секретных лабораториях NASA). Кромелифтовых меня ожидают еще две двери – справа и слева.

К той, что справа, приткнулся веселенький розовый коврик сдлинным ворсом, даже кукла Барби не отказалась бы соорудить из негоэкологически чистый палантин для межсезонья. Коврик слева – намного сдержаннее,его резиновая поверхность ничем не украшена, зато на дверь пришпилена золотистаянашлепка в виде саксофона.

Квартира двадцать шесть.

ZACHARY BREAUX

Захари помешан на джазе, все именно так, как я ипредполагала. Полуденное помешательство, вызывающее дождь, полночноепомешательство, вызывающее снег; идет ли в Париже снег, хотя бы изредка?.. Ястолько лет не видела снега, что уже успела соскучиться по нему, но еще большея скучаю по Марокко.

O-la-ta, mademoiselle, это всего лишь фраза – я скучаю поМарокко, ничего из нее не следует, да и сама тоска куда-то запропала. До сихпор она гнездилась в сердце (сердце свободно), перекатывалась в голове (головапуста), свербила в носу (нос втягивает и выпускает воздух без помех).Поверхностная диагностика организма выдала неожиданный результат – я не скучаюпо Марокко, остались лишь моральные обязательства перед Домиником. На общемтонусе это никак не сказывается – мне становится легко, как не было легко ужедавно.

«UNFORGETTABLE» Ната Кинг Коула – самая подходящая случаюмелодия; обстоятельства, при которых я услышала ее впервые, не так уж важны,теперь она звучит второй раз, специально для меня. Но определить, откуда идетзвук весьма затруднительно, первое, что приходит в голову, – ZacharyBreaux упражняется на саксофоне. Исполнение не слишком чистое, это ясно и черездверь, слава Чарли Паркера и Бенни Вебстера ему не грозит.

Так же, как веселенький розовый коврик не может принадлежатьМерседес, почти мифу. Я назвала бы его по-бабски смехотворным.

Сплошное недоразумение, что-то здесь не так.

Недоразумение выясняется, как только я ступаю на коврик: ощущенияпочти те же, что я испытала, стоя на склизких, заваленных мусором ступенькахлестницы, – и это не квартира двадцать семь, принадлежащая МерседесТоррес.

28 SHIRLEY LOEB

Как же, как же, киношница Ширли!.. Вот кто отвоевал бы Укуклы Барби экологически чистый палантин на сезонной распродаже!.. Кжизнеутверждающему саксофону из квартиры напротив присоединяютсяжизнеутверждающие реплики из старого, возможно – черно-белого – кино, то ли сОдри, то ли с Кэтрин Хепберн, куда подевалась квартира двадцать семь?!

После 26 идет 28 – в этом доме полно странностей, в этомдоме хорошая акустика, и мне ужасно хочется взглянуть на соседей Мерседес,завести с ними беседу о Мерседес, а заодно узнать, когда починят лифт, –возвращаться тем же путем, что и пришла, мне совсем не улыбается.

Вот только с кого начать – с саксофона или с Кэтрин-Одр и?

Саксофон кажется мне предпочтительнее – к тому же«UNFORGETTABLE» (в том варианте, в котором я его запомнила) подходит к концу.

Так и не найдя звонка, я стучу костяшками пальцев покрохе-саксофону – звук получается неожиданно громким, ясным, игнорировать егоневозможно. Хорошо, что я успела вклиниться между «Unforgettable» и чем-то еще,такие горе-саксофонисты терзают свой инструмент с утра до вечера и, какправило, не слышат никого, кроме себя.

– Кто?

Голос за дверью почти бесплотен, представить его обладателяне так уж сложно: интроверт, белый мужчина средних лет, всю жизнь сожалевший,что он не афроамериканец и не застал в живых Надю Буланже, и что мизинец ибезымянный палец его правой руки не парализованы, как у Джанго Рейнхардта. Ичто не он изобрел боп, би-боп, фанк и фьюжн, и что не он сочинил популярнуюинструментальную пьесу «Nuages»[34] – голос упущенныхвозможностей.