– Дело в том, что остальные мне еще пригодятся, – пояснил он. – Так мы сможем явиться, войти, и никто ничего не заподозрит. Мне нужен пропуск, только и всего. Взять того же Нимандра. – Он фыркнул. – Такой бесхитростный, просто на редкость. Нимандр послужит мне щитом. Моим щитом.

Он уже не сжимал ей шею. В этом больше не было нужды.

Умирающая Кэдевисс глядела на него, и ее последней, уже отлетающей мыслью было: Нимандр – и бесхитростный? Ты так и не… Потом наступило ничто.

Ничто, про которое не решается говорить ни один жрец, которое не описывает ни одно священное писание, о котором не возвещает ни один пророк или ясновидящий. Ничто, подобное ничто – это душа в ожидании.

Приходит смерть, и душа начинает ждать.

Араната открыла глаза, села, протянула руку и коснулась его плеча. Нимандр проснулся, вопросительно посмотрел на нее.

– Он убил Кэдевисс, – прошептала она тихо, почти неотличимо от легкого дыхания.

Нимандр побледнел.

– Она была права, – продолжала Араната, – и мы теперь должны быть очень осторожны. Никому ничего не говори, пока не говори, или мы тоже умрем.

– Кэдевисс.

– Он отнес ее тело к расщелине и сбросил вниз, а сейчас оставляет на земле следы, показывающие, как неосторожно она шла и где край подался под ее ногами. Потом он придет к нам, потрясенный и исполненный горя. Ты не должен выказать ни тени подозрения, Нимандр, ты меня понимаешь?

Она увидела, что его собственное горе затмило сейчас все остальное – по крайней мере, временно, – и это было хорошо. Необходимо. А гнев внутри него, ярость, что обязательно придет, будут нарастать постепенно, и когда это наконец произойдет, она снова к нему обратится и даст ему необходимую силу.

Кэдевисс первой увидела истину – так, во всяком случае, могло показаться. Но Араната знала, что невинность Нимандра не есть некий врожденный недостаток, фатальная слабость. Нет, невинность была его осознанным выбором. Он сам встал на этот путь. Имея для того причины.

Ее так легко видеть – и ничего не понять. Легко принять за недостаток, а самого Нимандра счесть нерешительным.

Чик эту ошибку сделал с самого начала. А следом за ним и Умирающий бог, который знал только то, во что верил Чик, и полагал все это за истину.

Она посмотрела на него, увидела, что он сдерживает слезы – пока не явится Чик и не принесет ужасную весть, – и, кивнув, отвернулась, чтобы самой притвориться спящей.

Где-то за пределами лагеря ждала сейчас душа, застывшая, словно испуганный заяц. Это было очень печальное знание. Араната любила Кэдевисс, уважала ее за ум, за наблюдательность. Высоко ценила ее верность Нимандру – несмотря даже на то, что у Кэдевисс, вероятно, вызывали подозрения обстоятельства смерти Фейд, что она понимала – Фейд и ее тайна до сих пор не отпустили Нимандра.

Когда верность остается верностью даже перед лицом полного, жестокого понимания – понимающий все знает и о сострадании.

Кэдевисс, для нас ты была даром. А теперь твоя душа ждет, потому что должна ждать. Потому что такова судьба тисте анди. Наша судьба. Мы будем ждать.

Пока ожиданию не настанет конец.

Коннест Силанн стоял спиной к восходящему солнцу. И к городу под названием Черный Коралл. Воздух был холодным и влажным, в нем еще чувствовалось дыхание ночи, а вьющаяся от ворот дорога вдоль побережья Разреза казалась бледной, бесцветной лентой, змейкой ныряющей в темный хвойный лес в полулиге к западу. Дорога была пуста.

Окутывающий город вечный мрак не пропускал солнечных лучей, хотя западный край каменистого склона справа от них солнце уже позолотило, а далеко слева над гладкой черной поверхностью Разреза словно поднимался белый пар.

– Может выйти, – заметил Аномандр Рейк, – не слишком приятно.

– Я знаю, Владыка.

– Осложнение оказалось неожиданным.

– Верно.

– Я пойду пешком, – сказал Рейк, – пока не достигну деревьев. По крайней мере до того времени меня не заметят.

– Не слишком ли долго вы ждали, Владыка?

– Нет.

– Значит, все в порядке.

Аномандр Рейк опустил руку на плечо Коннесту.

– Друг мой, ты всегда был для меня большим, чем я того заслуживал.

Коннест Силанн смог лишь покачать головой в знак возражения.

– Если мы живем, – продолжал Рейк, – то должны рисковать. Иначе жизнь наша ничем не отличается от смерти. Не бывает задач слишком тяжких, шансов слишком незначительных, поскольку даже в поражении – даже в смерти – ты знаешь, что жил.

Коннест кивнул, говорить он не мог. Он должен был сейчас заливаться слезами, но внутри у него все было сухо – внутри черепа, за глазами, все… пересохло. Отчаяние – печь, в которой все сгорает, все превращается в золу, остается лишь жар – обжигающий, хрупкий, тревожный.

– День начинается. – Рейк убрал руку, принялся натягивать перчатки. – Когда я двинусь в путь по этой дороге… я буду радоваться, друг мой. Зная, что ты стоишь здесь и провожаешь меня.

И Сын Тьмы зашагал вперед.

Коннест Силанн смотрел ему вслед. Воину с развевающимися серебряными волосами, в блестящем кожаном плаще. Перечеркнутом ножнами Драгнипура.

В небеса просачивалась голубизна, тени отступали вдоль по склону. Верхушки деревьев там, где дорога исчезала в лесу, покрылись золотом. На самом краю леса Аномандр Рейк остановился, обернулся и высоко поднял одну руку.

Коннест Силанн сделал то же самое, но силы совсем его оставили – он с трудом дышал, поднятая рука дрожала.

Фигура вдали развернулась.

И исчезла среди деревьев.

Душа не знает большей муки, чем вдох, начавшийся с любви, а завершившийся горем. Время раскручивается. События громоздятся одно на другое. Слишком много рассказывать, и только бы этот пузатый коротышка с печальными глазами не оступился, не запыхался. В истории случается всякое. Жить внутри одного момента – значит ничего не понять. Мы все вовлечены в эту суматоху, и признание своего невежества – лишь душный плащ, не дающий защиты. Ты будешь вздрагивать от ран. Мы все будем вздрагивать.