Он выходил из запоя неделю, потом исчез на неделю (я уж думала, погиб или сбежал), а потом пришел и почти неделю валялся на диване днем и ночью. И вообще ничего не делал, вставал только в уборную. А потом принес карандаши, краски и начал рисовать. Он и раньше рисовал, еще с детства, но как все – ручки-ножки-огуречик. А тут портрет нарисовал, потом вид из окна. Потом все порвал, карандаши выкинул. Потом новые купил и опять рисует.

А потом посреди дня стал меня трогать, гладить, рассматривать. Раздел, но не для секса, опять смотрел и гладил. И все вздыхал. И у меня что-то вдруг свихнулось внутри, и я сама к нему полезла. Когда раздела, вдруг так страшно стало – опять изнасилует, а он был бережный, как ветерок. И я кончила. Это впервые вообще. Ноги-руки дрожат, сердце рвется от счастья и любви, а он сидит рисует. А я лежу и люблю его всем взглядом.

После этого раза у нас стало ежедневно: он рисует, я подхожу и тяну к дивану, он кладет карандаш и идет, потом мы так нежно и медленно все делаем, я улетаю, а он опять рисует. И такое бывало до трех раз за день. И каждый день я знала, сколько ему надо, никогда его не перетруждала.

И у меня каждый раз был оргазм и улет в небеса. Я теперь удивляюсь: чего я раньше не кончала? Это ведь просто как дыхание, ничего делать не нужно, напрягаться не нужно, стараться не нужно, просто взлететь и кончить.

Потом муж сказал, что мы вместе рисуем и показал картон. Совсем не так, как он раньше рисовал – то были пейзажи, цветы, портреты. А тут ограда из железных узоров, за ней лужайка, дальше дом. И все. Чисто, светло, солнечно. Но когда смотришь на картину общим взглядом, вдруг видишь силуэты, лица, глаза, чуть ли не движение. Это он так спрятал среди предметов разные таинственные линии.

Потом была его персональная выставка, потом еще одна. И он сейчас вообще-то известный художник. Его картины хорошо покупают, хоть он и пишет только на заказ. Мы с ним едем к заказчику, смотрим сцену, если есть условия – осваиваем (поласкаемся где-нибудь), чтобы персонажи встали на места.

Потом возвращаемся домой, он меня любит и начинает рисовать. И не было еще ни разу, чтобы мы с ним не нашли местечка на картине для себя. Муж говорит, что мы и соучастники, и сторожа этой сцены. И будем там, пока смерть не разлучит нас.

А однажды он нарисовал мою маму, которую никогда не видел даже на фото. Она смотрит из-за облака и улыбается нам. Я сразу поняла, что она говорит: спасибо, дочка, что пошла дальше меня. От того «добра» нашла настоящее. Наверно, в этом смысл этой жизни: искать всегда, даже когда нет сил и кажется, что вся жизнь позади. На самом деле не всегда – пусть мгновением счастья, но впереди».

«Мне повезло встретить любимого мужчину еще в молодости. Хотя счастье было очень недолгим, он ушел от меня к другой, но я его не забывала никогда. Я жила одна, потом, к 30, вышла замуж – и опять осталась одна. А потом, уже за 40, снова встретила моего прежнего кумира.

Это была встреча, о которой пишут в дамских романах: я прекрасно сохранилась, меня с дочкой часто считают сестрами, я добилась очень многого – и ОН, больной и с тоской в глазах. Одинокий, ненужный бывшей жене и сыну, опустившийся. Мы провели целый вечер, пытаясь разобраться, почему не смогли быть вместе когда-то, как жили все это время, и вообще – что будет дальше…

А дальше оказалось вот что: мы стали жить вместе. Это был такой скандал для близких, для моей родни, для дочки, наконец. Я ее растила как принцессу, она по-настоящему интеллигентная девушка, у нее особый круг общения – и вдруг… Мужчина, который махнул на себя рукой задолго до рождения дочери – снова появился в нашей жизни. Его поведение, его нервные срывы, его болячки, вызовы «Скорой» по ночам – может, это легко терпят, если ДО того прожили долго и счастливо. А вот так, сразу – тяжело.

У меня, да у нас обеих не раз возникал импульс – выгнать ЭТОГО с глаз долой. Но все рука не поднималась, все чего-то ожидали, хотя я так и не понимала, чего именно.

А через 4 месяца я вдруг осознала, что моя дочь отдаляется от меня. Мы стали меньше беседовать по вечерам, а по телефону стали звонить молодые люди, о которых я не знала. А вот с НИМ, который вроде бы совсем не ровня – наоборот, сближается. Сначала я подумала самое ужасное: он ее соблазняет, не стесняясь инцестом, а ориентируясь лишь на молодое тело. Потом посмотрела – нет, ничего подобного. А может, через нее хочет на меня в чем-то воздействовать? А зачем, если я к нему и так со всей душой… А еще чуть дальше на себя посмотрела – и ахнула. Он мне в душу влез, словно ему там место с рождения было уготовлено. И так мне хорошо с ним в душе – я бы, наверно, умерла, если бы в какой-то черный день его там не обнаружила.

И то же в постели: я ведь его не допускала к себе, пока он не сдал анализы и зубы не починил. Потом, когда это случилось, – мне не очень-то понравилось, я женщина балованная. А он слабенький оказался – после жизни в лишениях и болезнях. А потом я поняла, что это я слабенькая: засыпаю у него на руках, а он, кажется, еще и не начинал по-настоящему. Так умеет повернуть то, что называют интимом, что я уже и не знаю, чем всю жизнь занималась – может, сплошным извращением и животным сексом.

Во мне даже проснулось то, что я всегда не приветствовала в других женщинах и начисто отрицала в себе самой: собственное желание, когда мужчина еще вообще ни о чем таком не думает. Всегда было так, что меня завоевывали, умоляли, возбуждали, сами теряли голову – и только тогда я отвечала взаимностью. Именно – взаимностью, но никак не собственной инициативой. А тут – я всегда его хочу, всегда готова ответить ему, подчиниться ему, отдать ему весь свой запас нежности и страсти. А он не пользуется этой моей готовностью, как пользовались бы, наверно, очень многие другие мужчины. Нет, он всегда начинал с самого начала: словно меня опять надо завоевывать…

И при всем том, его все время приходится оберегать и защищать – такой он открытый, даже обнаженный. Наверно, это и было в нем с самой юности, поэтому так судьба у нас и сложилась. Понадобился он той женщине, она его и увела, а я по молодости не сообразила, что должна быть ему защитой. А потом – люди пользовались его добротой и им самим, а ему ничего не давали, вот он и сдал. Наверно, у таких, как он, другая судьба не бывает, только с поглощением. Я стала по-другому смотреть на бомжей – может, среди них тоже многие не сумели сопротивляться жизни, а защитить их было некому. И на больных (особенно, постарше) – ведь любая болезнь только отражение внутренней неустроенности. И даже на глубоких стариков, до которых мне вообще никогда дела не было, кроме страха, что и сама стану такой же, так вот – и на старцев стала смотреть, как на произведение искусства. Ведь у них ТАКАЯ жизнь за плечами, ТАКОЙ опыт, что они могут в ней существовать даже без физических сил, одной душой.

Потом дочка привела жениха. Юноша бледный со взором горящим… Идей полна голова, а сил никаких. Да и умения жить не наблюдается, не добытчик, не глава. А она ведь и сама такая же, незащищенная. Хочу сказать «нет», вижу, что трудно будет, даже если устоят, а вот язык не поворачивается. Вспоминаю, как у нас было в те же годы – и не могу отговаривать. Не знаю, как жить будут, наверно, я буду прикрывать, пока сами не вырастут, – если, конечно, вырастут и повзрослеют. Надеюсь хотя бы, что не будет в их судьбе такого расставания, как когда-то у нас – и такого возращения, как нынешнее.