После школы, много лет назад, я уехала из городка и больше НИКОГДА не была дома. Дом сгорел в войну. Из всей родни остались только два двоюродных брата и их линия.

Нет, конечно, я тоже не одна: была замужем, два своих сына, у каждого еще по два сына, так что вовсе не одинока, даже вдовея. Но все равно, все мои погибли в той войне.

Когда умер мой муж, мне было совсем немного – 52. Времена были «застойные», поэтому найти мужчину было просто. И у меня, пока климакс не закончился, постоянно был кто-то. Одна я была не более месяца, а потом находился кто-то в штанах. Мне тогда очень их хотелось, тело страдало.

Потом, после 57, все это стало утихать, я стала спокойная. Потом перестройка, голод, инфляция – не до мужчин стало. Квартиру я приватизировала, а потом продала – старшему сыну деньги были срочно нужны на «раскрутку». Ничего он не раскрутил, а я оказалась прописана в домике с «удобствами во дворе» в таком маленьком селении, что нет даже адресов: на конверте просто пишут «кому» – и все доходит.

Пережили перестройку, стали постепенно выправляться. Дети понемногу вставали на ноги, хотя и не нажили палат каменных. Младший как всю жизнь пахал на дядю, так и пашет в одной фирме. А старший все-таки бизнес поднял, деньги сам себе зарабатывает, живой – не застрелили лет 10 назад, словом, в порядке, в шоколаде.

Но было время, в 1993 году, когда он у меня отсиживался 4 месяца. Искали его бандиты, но не нашли, а потом самих бандитов не стало. А он сидел у меня, скучал, собачку воспитывал. Приблудную, беспородную, шелудивую. Назвал «Остап» – в честь того бандита, с рук кормил, чуть в постель с собой не брал. Потом уехал, а Остап сдох, прямо на следующий день. А перед этим три часа выл. Я вначале думала, что это он сына оплакивает, какая-то беда мальчику грозит, но это он по себе выл.

Меня это почему-то всколыхнуло. Я Остапа не закопала, а похоронила – чуть не по-человечески. И завела себе двух других собачек. Завела – не завела, просто во двор заманила куском хлеба. Стали они у меня жить, я с ними всем делилась, купала, заботилась. Потом еще одна пришла, голодная и нечесаная, пораненная вся. Потом еще кобель приблудился. В общем, через полгода у меня их стало семь: пять кобелей и две сучки.

И тут меня осенило, что соотношение получилось, как у нас в семье до войны. И характеры у стаи показались знакомыми: точь-в-точь, как у моих. Я даже опыты с ними проводила – как они реагируют на то на се: точно, как до войны наша гурьба отозвалась бы.

От этого я вначале хотела психиатру показаться, но потом рассудила: я же сама все понимаю, правда? Это собаки, у меня воспоминания, они не люди и т. д. А что я их с людьми сравниваю, так такое не редкость, и даже в поговорках отражено. Словом, успокоила себя, стала дальше жить.

Стаю держала в дисциплине, чистоте, сытости. Поэтому они у меня не бедокурили по соседям. И если курицу собака придавит, ко мне никогда не приходили узнавать. Я, правда, к собачкам привязалась чрезмерно, стала их баловать. Сначала Снежку в доме оставила ночевать, когда она болела. Потом к ней Мухтар присоседился, потому что без нее скребся в дверь всю ночь. А там, постепенно, и вся честная компания перебралась к моей кровати. И – полный порядок в доме, никто ничего не трогает, на диваны не лезет, в кухне не шурует. Только земля на полу – они же ног не вытирают.

Потом умер Принц – от возраста. Просто не проснулся, а я его сначала пнула, когда с постели вставала, думала, дрыхнет. Мы его все хоронили, рядом с Остапом положили.

Через три дня собаки привели нового квартиранта, и я его приняла. Никто ни с кем не дрался, он сразу стал себя вести, словно всю жизнь тут воспитывался, ко мне ластился, но без подхалимажа. И он почему-то стал спать ближе всех к моей кровати, прямо под ногами. Я его назвала Серый, потому что он был как волк по окраске, и без единого пятнышка.

А еще чуть позже мне стали сниться сны, которые нынче назвали бы эротическими, а я – про любовь. Каждый начинался в том, довоенном доме, но продолжался по-разному, как любой сон. И в каждом обязательно была любовь, а потом и более близкие проявления.

Сны шли подряд, месяца два, я уже измучилась, потому что просыпалась неотдохнувшей, не разряженной, как будто наяву что-то началось, но так и не кончилось. А однажды во сне мужчина меня взял за руку – и я вдруг испытала то, что давно не было, да так сильно и сладко, что там же во сне подумала, что это, может, смерть идет такая. Вскинулась, просыпаясь – а Серый мне руку лижет, остальные собаки смотрят, головы подняли.

С тех пор такие сцены часто повторялись, и всегда, когда я просыпалась – Серый лижет руку. Что он чувствует? Или, может, это он и насылает сны? Не знаю этого, но жизнь изменилась с приходом этой собаки, которая для меня больше, чем собака – это тропинка в мою память…»

«Мне 69, жизнь прослужил в погранвойсках, давно в запасе, да и в отставке тоже. Но как жил в дисциплине, так и живу, и не стыжусь, что демократию за жизнь не считаю. Свобода для воровства, а не для жизни получилась.

Жену похоронил 12 лет назад, в перестройку – не вынесла этих свобод и нищеты. А я преодолел, хотя никто не поддерживал. Стал на участке картошку разводить – как в настоящей деревне, тем и выжил.

Дети выросли, слава богу, на ногах крепко стоят, хотя в богатеи не выбились. Внуки есть, малышня, на лето их мне сдают вместе с невестками. Вместе веселее, хотя я их к хозяйству не подпускаю, сам всех обихаживаю. А вообще мы с родней общаемся нечасто – я на участке, они по стране разъехались. Старший в Воронеже, младший в Орле. Так что в этом году им сюрпризец будет, когда малышню привезут.

Я осенью самый последний на участке заживаюсь – все равно в городе никто не ждет, а тут и воздух, и питание свое, и вообще – раздолье. Уже все друзья по кооперативу в своих крупноблочных телевизоры смотрят, а я все еще печку топлю, да по лесу брожу.

И вот уже в октябре, по морозцу первому иду к станции в магазин – два раза в неделю наведываюсь. Дорога длинная, так я по тропке всегда хожу, так короче минут на 40. Вижу – под кустом, на снежку лежит кто-то. Причем, я по свежему иду, значит, со станции подарочек пришел. Я остановился, огляделся – старые привычки взыграли, – а потом потихоньку так подхожу. Пол женский, возраст молодой, одета кое-как, в старье, под пальто что-то явно спрятано – оттопыривается. Под лицом ледок – значит, дышит. Ну, раз так, я ее на спину переворачиваю, в лицо смотрю – точно, дышит, хотя нос уже белеет от мороза. Треплю за щеки, уши тру – глаза разлепляет, а разлепить не может. Совсем заледенела.

Сижу с ней, в жизнь возвращаю, и чувствую что-то неладное на душе. Не могу понять, в чем дело, но беспокоюсь. Потом как бахнет меня прямо в темечко – у нее же ЖИВОТ, беременная девка! Хватаю за живот – и точно, огромный, на сносях. Ну, думаю, приключение – и так-то ясно, что дело нечисто, не с чего девке в такую погоду по тропкам шататься. А уж с пузом – и вовсе какой-то караул случился.