– Скажите, мадам Лузгина… Этот старый мужчина… Я вижу, что это ваш папа́… – фон Кромберг сверлил глазами блюдце, его узловатые и длинные пальцы дрожали от напряжения.

Скептицизм Татьяны Борисовны сменился заинтересованностью. Это было заметно по её взгляду.

– Абсолютно верно, господин фон Кромберг. Это мой покойный папа́, Борис…

– Тссс… – прервал её медиум.

Жутко напрягая глаза, фон Кромберг сделал их совершенно круглыми. Татьяне Борисовне показалось, что у него даже куда-то исчезли ресницы.

Немец надул щеки, покраснел от напряжения, остановил дыхание и держал его до тех пор, пока это было возможно, потом резко выдохнул, словно паровоз перед отбытием, и выпалил:

– Карлович! А Карл служиль в армия! Генераль! Француз! Ваш дед! Но генераль русский! Я теперь все знать о вас!

Агафья не смогла сдержать улыбку умиления. Впечатлил её не истеричный маг, а выражение глаз Танечки. Они горели любопытством, сверкали как раньше, в ту пору, когда в этом доме царили счастье и любовь.

– Я разговаривать с Борис Карлович… положите все руки на блюдце… пальцы… только пальцы, – попросил медиум, опустив блюдце на карту. – Теперь закрывать глаза. Задавать вопрос. Один. Когда я разрешать… Дух Борис Карлович, ты с нами?

Несколько секунд в гостиной царила тишина. Сквозь открытую форточку отчетливо слышался хруст снега под ногами редких прохожих.

Агафья вздрогнула, когда раздался тройной стук, будто постучал шалящий ребенок, забравшийся под стол.

– Он с нами… – медленно произнес медиум. – Спрашивать быстро, пока не ушел.

Татьяна оглядывалась по сторонам, не веря своим ушам. Никогда раньше она не позволяла себе участвовать в таких экспериментах, считая их делом грешным и непотребным для человека воспитанного и образованного. Не поколебал её убеждений и тот факт, что весь Петербург обсуждал подробности сеанса, устроенного Хьюмом для самого государя и его семьи. Царские заботы – его личное дело, а она, Татьяна Данзас – барышня здравомыслящая и верующая исключительно в Господа Бога.

– Ну, хорошо… папа, это ты?

– Закрывать глаза и дышать тихо, – скомандовал немец. – Он отвечать не сразу…

Открыв глаза, Татьяна набрала полную грудь воздуха. Стрелка, нарисованная на блюдце, которого она касалась только что пальцами, показывала на слово «Да», нарисованное на карте.

– Спрашивать еще можно… – пробормотал спиритолог с закрытыми глазами.

– Я не могу, я не знаю… Этого не может быть… – хозяйка дома не смогла сдержать эмоций.

В жизни Татьяны было всего два мужчины, которых она любила всем сердцем – отец и муж. Папинька скончался, оставив её с наследством, но наедине с судьбой, которая потом все же сжалилась и устроила так, что юная сирота оказалась в нужном месте в нужное время. Вернее – в нужном поезде, где Таня к своему счастью, сама того не зная, заставила случайного попутчика по фамилии Лузгин познать все симптомы сердечной болезни, определенной поэтами как внезапная и бесконтрольная страсть.

Что она могла спросить у отца? Его уже нет, и он ничем не поможет.

– Дух обидится, и будет уходить, – констатировал маг.

– Как ты там, папа? – тихонько прошептала Татьяна и решила на этот раз глаза не открывать.

Блюдце не двигалось.

Прошло больше минуты, и немец открыл глаза:

– Ушель… Дух обиделся. С ним нельзя так…

Агафья сжала губы, Катенька лишь досадно качала головой, а капитан-лейтенант сохранял спокойствие и невозмутимо разглядывал буквы, написанные по кругу на карте.

– Господин фон Кромберг, если вы напряжете все свои силы, мы можем получить ответы на наши вопросы касательно господина, изображенного на другом фото?

Медиум резко вскочил с места и принялся сначала похрустывать суставами пальцев, а потом встряхнул кистями рук, будто сбрасывая с них капли воды:

– Это будет тяжело… Больше одного духа за раз вызывать сложно. Я потом целый день спать. Это разрушительно для мой организм…

– Уж постарайтесь, милейший. В этом и есть настоящий смысл вашего визита, – ответил Завадский, многозначительно взглянув на Татьяну, которая тут же задрожала, словно осенний лист на октябрьском ветру.

– Я боюсь, Саша… Я очень боюсь… Нет, я не могу. Как так? Что вы меня этими вопросами терзаете… Лёня жив, какой дух, что вы, право… Нет, Саша, пожалуйста…

– Татьяна Борисовна, – капитан-лейтенант попытался вложить в интонацию всю теплоту, которая была допустима рамками приличия по отношению к супруге лучшего друга. – Сейчас лучший момент распутать этот клубок. По крайней мере, можно узнать правду, какой горькой она не была бы. Давайте попробуем. Ясность изменит вашу жизнь.

– Дружочек мой, не отказывайся… – Катенька успокаивающе погладила плечо Татьяны.

Решающим оказался одобрительный кивок няни в ответ на вопросительный взгляд Татьяны Борисовны.

– Ну хорошо… Может быть, вы и правы… Лучше горькая правда… начинайте, господин фон Кромберг.

Медиум повторил свою процедуру медитации, что заняло ещё несколько минут, а затем взял в руки фото Лузгина и, не моргая, разглядывал изображение до тех пор, пока его глаза не заслезились.

– Я прошу соединять ваши руки… – ритуал пошел по второму кругу.

Все сидели молча, пребывая в явном напряжении. Агафья про себя молилась и просила прощения за то, что участвует в грешных обрядах. Катенька затаила дыхание.

– Дух, ты здесь? – громко произнес немец, колыхнув своим выдохом пламя свечей.

Татьяна вся напряглась, прищурила взгляд, сжала кисти рук так, что Агафье и Катеньке стало больно.

– Дух, отвечать пожалуйста… ты с нами? – медиум вел себя так, будто его силы закончатся прямо сейчас. На лбу выступили крупные капли пота, губы сомкнулись, превратились в сплошную тонкую белую полоску, под выступающими скулами отчетливо выделились бугорки медленно двигающихся желваков.

– Похоже, дух не с нами… – тихонько промолвил Завадский спустя несколько минут бесполезной тишины.

– Если дух здесь, то он три раза стучать. Я должен его вызывать. Мы будем слышать. Я никогда не ошибаться… – сквозь зубы процедил упрямый спиритолог.

Три сильных удара во входную дверь разорвали напряженную тишину. Татьяна Борисовна только и успела как-то по-детски испуганно вскрикнуть, после чего поплыла в сторону. Агафья подхватила её уже бесчувственной…

* * *

Илья Михайлович Подгорский никогда не относил себя к числу решительных и отважных персонажей гусарского склада ума. Прежде, чем предпринять что-либо, Илья Михайлович всегда тщательно обдумывал свои действия, и в особенности – их последствия. Даже сердце так полюбившейся ему в молодости Анны Евгеньевны он завоевывал не штурмом, а осадой – долго, планомерно, отсекая конкурентов по всем правилам военной тактики. Мудрая не по годам барышня для приличия несколько месяцев держала оборону, но, в конце концов, ей надоело притворство, и она сдалась на милость победителю. С тех пор их союз настолько окреп, что семью Подгорских в дипломатических кругах считали примером благочестия.