Во 2-й Колонии существует транспортный взвод, а шофера машин – младшие офицеры. Иногда, в разгар холодных зимних или осенних ночей я прихожу в их спальню. У них там огромный радиатор, иногда у них тепло, а бывает, что и радиатору не удается победить стужу, но важно другое – то, что люди эти искренни и честны, и, несмотря на атмосферу доносительства, которая царит в казарме, они не стесняются называть вещи своими именами. Захожу к ним и заполняю список напротив их фамилий. После того, как заканчиваю свое дело, встаю и собираюсь уходить.

– Останьтесь еще немного, товарищ лейтенант, все равно ночь прошла. Уже два часа, – говорит старшина Рэтан.

– Два?

– Да. Почти два. Выпейте с нами чаю. Возьмите и сигарету, – говорит сержант Сэлэвэстру.

Он протягивает мне металлическую кружку. Подношу ее ко рту. Рэтан пододвигается ближе, заглядывая краем глаза на листки бумаги, которые я держу в руке.

– И… зачем вам нужно все это? – спрашивает он, переглядываясь многозначительно со Штефаном, который улыбается, поглаживая свои усы и глядя вниз.

Не знаю, что ответить. Рэтан, который постарше, продолжает:

– Товарищ лейтенант, я, конечно, не шибко ученый, но скажу вам честно: то, что вы делаете, я бы не делал. Список этот – чистое издевательство.

– Знаю. И что, по-твоему, я должен делать?

– Черт бы побрал того, кто вам дал такой приказ! – горячится он. – Сделай за одну ночь, за несколько часов, список с данными на две сотни кадров? Да и за пять дней такого не сделать. И что за рубрики! Ты слыхал, Штефан: какие номера фуражек мы носим, какие номера туфель. Как зовут мою жену. Кому все это надо?

– …

– Товарищ лейтенант, послушайте, что вам говорит старшина Рэтан, который военных академий не кончал да и не очень-то много учился: завтра вы все равно получите взбучку! Этот учет – только повод взвалить вам ношу на спину. Так пошлите к чертям список, ступайте себе спокойно и ложитесь спать. Вы молодой… Заходите к нам, потому как вы еще не все знаете…

Я чувствую, что устал. Грязный свет в помещении утомляет меня еще больше. Шестеро мужчин, носящих металлические нашивки на плечах, молча смотрят на меня. Я встаю и прощаюсь. Выхожу из комнаты. В пустом, слабо освещенном холле чей-то силуэт удаляется поспешными шагами и, прежде чем исчезнуть, поднимаясь по лестнице, я узнаю по фигуре и походке старшего лейтенанта Лупеша. Возможно, он подслушивал за дверью. Когда же Лупеш спит?

Я направляюсь к комнате дежурного офицера и вхожу. Солдат, которого я оставил там подежурить, заснул, съежившись на железной койке. Не будя его, я устраиваюсь за столом и пытаюсь заполнить пустые места в списке. Я отдаю себе отчет в том, что у меня нет данных даже на двадцать процентов личного состава кадров. Веки мои налились свинцом. Кладу голову на стол и отдаю себя во власть сна, подобно тому, как потерпевший кораблекрушение на своем самодельном плоту отдает себя на волю океанских волн. Не знаю, сколько времени проходит. Меня будит шум строя, который отрывисто приветствует: «Здравия желаем, товарищ полковник!»

Испуганно вскакиваю на ноги, чуть не опрокинув стол, надеваю фуражку и сбегаю по лестнице. Во дворе собралась охрана, и я спрашиваю:

– Приехал командир?

– Нет, товарищ лейтенант.

– А тогда что?

– Мы тренируемся… чтобы его встретить. Мы должны кричать громко. В прошлый раз ему не понравилось, как мы его встретили, и он приказал нам тренироваться ночью.

Так оно и есть. Я забыл. Я тру себе глаза и вдыхаю полной грудью прохладный ночной воздух. Город пуст, и на улицах не видно машин.

– А который час, ребята?

– Три, товарищ лейтенант.

– Но вы что-то рановато вышли.

– Эх, – говорит капрал, военный-срочник, – что делать, если ему не нравится, как кричат. Сказал, чтоб мы встали в три и тренировались.

Я смотрю на военных-срочников. Пять усталых детей, невыспавшихся, в поношенных формах, неумело горланят по команде капрала: «Здравия желаем, товарищ полковник!» Потом молчат некоторое время и повторяют: «Здравия желаем, товарищ полковник!» Как если бы командир стоял перед ними. Потому что на «Уранусе» присутствие командира должно чувствоваться, даже когда он отсутствует, существование его в каком-то месте или в какое-то определенное время не может быть исключено, он повсюду, как Бог. Евреи, колено-преклоняясь в пустыне под небом, не задавались вопросом, смотрит ли Бог на них с севера или с юга, вблизи или издалека, с горы или у ее подножья. «…От дуновения Божия погибают и от духа гнева Его исчезают» (Иов, 4:9).

Проверяю корпуса спальных помещений. Та же грязь, куда ни глянь, та же гнетущая атмосфера. Стрелки часов движутся быстро, скоро пять часов. Спускаюсь по лестнице. Кадры уже начали собираться. Я должен отметить их присутствие. Здороваюсь за руку с несколькими коллегами, командирами взводов. Они смотрят на меня сдержанно и подозрительно. Для них я больше не Ион, теперь я «кадровик», который отмечает явку людей, докладывает командиру об отсутствующих и заполняет ордера на арест. Ни одного кадровика люди никогда не любили. Некоторые из них меня ненавидят – отныне и впредь. Месяц назад и я ненавидел Попеску, так же, как и он, в свою очередь, ненавидел Георгиу, так же, как завтра тот, кто займет мое место, сегодня ненавидит меня. И ненависть эта передается от одного к другому, как олимпийский огонь, каждый, в свою очередь, ненавидит то, что было ему дорого раньше, одни ненавидят открыто, другие – в замаскированной форме, прямо или утонченно, и враждебность прячется за формулы условной вежливости. И если вчера ты кому-то симпатизировал, воспоминание о нем улетучивается, потому что сегодня, будь он и живой, он для тебя мертв – а по теням не вздыхают, он когда-то был тебе близок, а теперь – чужой, все, что тебя связывало с ним когда-то, превратилось в пепел, покрылось золой забвения.

Кто-то делает мне знак, что едет командир, и я кричу:

– Внимание! Построиться! Едет командир!

Сигареты потушены и люди молча строятся. Майор Буреца приближается и проходит перед строем:

– Никому не двигаться! Дежурный офицер!

– Слушаюсь!

– Представь рапорт командиру! Будь осторожен! Бог ты мой, какой он сердитый!

«Дачия» командира сворачивает на парковку. Я готовлюсь продефилировать парадным шагом, но Буреца жестом останавливает меня. Друмеза, находящийся рядом, тоже кричит мне негромко:

– Не сейчас! Не сейчас! Подожди же, коллега, когда он выйдет из машины и закроет дверцу!

И я жду. Необъяснимым образом я скорее любопытен, чем внимателен. Знаю, что последует. Возможно, он попросит у меня регистрационную книгу ОДЧ, посмотрит в нее, что-то ему не понравится. Потом потребует у меня список, выругает меня, ударит меня регистрационной книгой по лицу, заорет на командира охраны, чтобы тот исчез с глаз долой вместе с охраной, накричит на нас, что мы даром едим хлеб партии. Из строевых рядов слышен шепот: «Ма-а-ама рóдная, какой сердитый… Может, что-то случилось, кто знает..?»