У меня из разговора сложилось впечатление, что Андропов в связи с этим предложением испытывал двойственное ощущение. О причинах можно было догадаться. С одной стороны, Андропов хотел бы вернуться в ЦК уже потому, что при смене руководства – а болезнь Брежнева прогрессировала – председатель КГБ окажется в крайне уязвимом положении. Сделать главу комитета лидером партии и страны, как уже говорилось, было бы против всех традиций. Так что преемником Брежнева стал бы кто-то другой. Но кто бы это ни был, он прежде всего заменит главу КГБ, так как тот слишком много знает, не говоря уж о том, что новый лидер предпочтет иметь на таком посту «своего» человека. Так что многое говорило за. С другой стороны, Андропова – он потом об этом сам сказал – не мог не волновать вопрос: с чем связано, чем мотивировано предложение Брежнева? О своей смерти и о своих преемниках он вроде бы до сих пор не задумывался. Действительно ли Брежнев хочет, чтобы он руководил работой ЦК? Или же его под этим предлогом просто отстраняют от КГБ?

У меня было бы еще больше сомнений насчет отношения Ю.В. Андропова к этому предложению, если бы я знал некоторые другие детали. В частности, что Брежнев не прислушался к совету Андропова насчет его преемника и вместо рекомендованного им Чебрикова решил назначить Федорчука, возглавлявшего до того украинский КГБ. А также что какие-то уголовные дела, расследуемые КГБ, вроде бы коснулись людей, близких к семье Брежнева (с чем кое-кто связывал и самоубийство заместителя Андропова Цвигуна, лично тесно связанного с Брежневым).

Как бы то ни было, в мае Андропов сменил работу, обосновался на четвертом этаже в кабинете, ранее занимаемом Сусловым. (На его место в конце 1982 года пересел Черненко, того сменил М.С. Горбачев, а затем этот кабинет занял Е.К. Лигачев – прочная традиция: за вторым, как и за первым, был давно закреплен определенный кабинет.) Уверен, тогда Андропов уже хорошо понимал, что вышел на позицию, которая делала его наиболее вероятным преемником Брежнева на посту генерального секретаря ЦК КПСС. Собственно, теперь уже сам ход событий заставлял его добиваться положения второго человека в руководстве.

Это было очень своеобразное время. Брежнев, а также, чего уж греха таить, его сподвижники – кто из чувства самосохранения, а кто из-за боязни людей, в свое время соперничавших с Брежневым, – утвердили власть узкой группы лидеров, в которой, несмотря на старость и болезнь, все же до последних дней своей жизни безоговорочно доминировал сам генеральный секретарь. Все в этой группе уже стали практически несменяемыми, пока хоть как-то держались на ногах. И старыми. Поэтому физиология была важнейшим фактором политики. А иногда все просто зависело от того, кто кого переживет.

Скажем, если бы Черненко чувствовал себя лучше или если бы Брежнев не пережил Суслова, а тот прожил бы еще год, Андропов, вполне возможно, и не стал бы в ноябре 1982 года генеральным секретарем. Правда, и в реальной жизни обстановка оказалась очень непростой. Летом и в начале осени 1982 года мне пришлось довольно часто общаться с Андроповым, и хотя он, как правило, был очень сдержан в разговорах о том, что происходило в руководстве, и тем более о шедшей там внутренней борьбе, время от времени его прорывало.

Почти тотчас после того, как Андропов стал секретарем ЦК, Черненко, а следом и Брежнев ушли в отпуск. В каких-то делах Андропов этим воспользовался. В частности, «пробил» решение ЦК о переводе первого секретаря Краснодарского крайкома партии Медунова – человека, наряду со Щелоковым ставшего символом беззастенчивой коррупции, – в Москву (кажется, на должность заместителя одного из министров). Это имело большое практическое значение – Медунов, будучи в Краснодаре, легко блокировал расследование злоупотреблений в своем крае. А вскрыть этот гнойник Андропов очень хотел, надеясь, что таким образом начнет «проветривать» всю политическую обстановку. Стимулирует борьбу со злоупотреблениями и в других местах. С юга, где отдыхало начальство, правда, пришли сигналы недовольства. И не только от Черненко, но и от Брежнева, хотя с ним вопрос о переводе Медунова был, как рассказывал Андропов, согласован но телефону.

Насколько я могу судить, Андропов, видимо, утратил в тот момент прежний контакт с Брежневым, не мог быть уверен, что за его спиной не плелись его противниками интриги. В частности, назначенный председателем КГБ Федорчук начал в комитете преобразования, которые очень задевали, беспокоили Юрия Владимировича (почему – не могу сказать, но он заметно нервничал, когда как-то об этом сказал). Вершились и какие-то другие дела, выводившие из себя Андропова. Летом и в начале осени 1982 года он часто бывал в дурном настроении.

Потом, кажется, 20 октября, через пару дней после выхода Андропова из отпуска, мне позвонили из его приемной и пригласили на встречу (я накануне попросился на прием, чтобы обсудить вопрос о преемнике недавно умершего Иноземцева). Я застал Андропова очень возбужденным и в таком хорошем настроении, в каком его давно не видел. Оказывается, у него пару часов назад было серьезное «выяснение отношений» с Брежневым. «Я, – сказал он, – набрался духу и заявил, что просто не понимаю своего положения, желал бы знать, чего, собственно, хотело руководство, лично Леонид Ильич, переводя меня на новую работу: отстранить от КГБ или поручить вести более важные политические дела в ЦК». Брежнев, выслушав, ответил: хочет, чтобы Андропов брал в руки «все хозяйство». «Ты – второй человек в партии и в стране, исходи из этого, пользуйся всеми полномочиями». И пообещал ему полную поддержку. Это развязывало Андропову руки – в политбюро и Секретариате, в аппарате ЦК, где сильны были позиции Черненко, ситуация для него была, видимо, непростой.

Не прошло и трех недель после этого разговора, как Брежнев скончался и его преемником стал Андропов. Может быть, Брежнев ощущал близкий конец? А может быть, это была чистая случайность? Не знаю.

Существеннее, однако, чем хроника событий, политическая оценка роли Андропова на протяжении того времени, что он был в руководстве. Я выскажу некоторые свои соображения и предположения, оговорившись: есть немало деталей, которых я просто не знаю. Особенно в той части, что относится к его работе в КГБ. На эту тему он со мною почти не говорил, хотя кое-что было нетрудно «вычислить» самому и сверить с тем, что доводилось узнать со стороны.

Первый пост, заняв который Андропов в силу логики событий начал оказывать влияние на политику, был пост советского посла в Венгрии. Он занимал его с 1954 до 1957 года, то есть в период, на который пришлись драматические события в Венгрии, сыгравшие заметную роль и в международных отношениях, и в наших внутренних делах.

Я не могу давать оценки его работе в этой должности. Да и интересуют меня лишь те аспекты, которые могли оказать влияние на формирование политических взглядов Андропова в последующие годы. Ограничены и источники – рассказы наших людей, работавших в это время в Венгрии, а также некоторых венгерских товарищей, включая Яноша Кадара (с ним я несколько раз в 1983–1988 годах имел длинные доверительные беседы).

Первое, в чем сходятся советские собеседники, – сообщения Андропова в Москву в месяцы, предшествовавшие вооруженному выступлению противников режима Ракоши осенью 1956 года, отличались необычной для тех времен откровенностью и даже остротой (возможно, это спасло его политическую карьеру после венгерских событий, когда, как рассказывал он сам, эти сообщения подробно, чуть ли не под лупой исследовались). Андропов, в частности, критически отзывался о Ракоши и других венгерских руководителях, предупреждал, что, если мы и дальше будем делать на них ставку, это может окончиться серьезными потрясениями. Вместе с тем не исключаю, что его рекомендации содержали и предложения о необходимости укрепления «закона и порядка», возможно, за счет какого-то наращивания нашего военного присутствия в Венгрии.