(крашеные?) и надела чулки со швом. При виде моих мокрых коленей она удивленно подняла брови. Перси не так плох, вид у него более живой, но левая рука висит неподвижно – это особенно заметно, когда он поворачивается. Увидев, что на столе четыре чашки и на тостах селедка, я побежала звать Теда. Его присутствие для меня всегда облегчение. Роза без конца говорила о состоянии Перси, очень тяжелом: ей приходится его одевать, уход за ним занимает у нее все время. Вкус холодной селедки на холодном тосте был отвратителен, невольно возникло ощущение, что это каким-то образом связано с состоянием Перси. Когда разговор зашел о стоимости отопления и я выразила восхищение их новой газовой горелкой, установленной в камине, пришла миссис Дж.: совершенно неотразимая в своей высокой черной меховой шапке, она тащила за собой угрюмую, с ежиком вместо волос Мириам, которой в июле исполнится три года; на пальце у миссис Дж. плоское серебряное кольцо, а в руках, как всегда, полиэтиленовый пакетик с разноцветными конфетами.

Воспользовавшись случаем, я улизнула, чтобы взглянуть на Николаса (который, лежа на спине в кроватке, уже вопил не своим голосом) и Фриду (плачущую наверху). Зашли Дж. – якобы взглянуть на Николаса. Герберт, странный, с потухшим взглядом, смотрел искоса. Миссис Дж. сказала, что, по ее мнению, я похожа на Джойс, дочку Мэри Дж. Я почувствовала себя польщенной. А Тед – прямо вылитый ее сын Уильям. Сходство с любимыми родственниками – это высшая похвала. Говорили о новой корове Уильяма (стоимостью около 75 фунтов) и о будущем урожае яблок.

7 июня

Да, Перси Б. умирает. Это уже приговор. Бедный старый Перси, говорят все. Роза приходит почти каждый день. «Те-ед!» – зовет она истерическим, дрожащим голосом. И Тед приходит из кабинета, с теннисного корта, из сада – отовсюду, чтобы перенести умирающего с кресла на кровать. Тогда старик успокаивается. Он просто мешок с костями, говорит Тед. Я видела Перси только в одном положении: он лежал на спине в постели, беззубый, с похожим на клюв носом и таким же заостренным подбородком, глаза его провалились, только глазницы остались; он дрожал и моргал с таким страхом, что становилось жутко. А мир вокруг – золотой и зеленый, ракитник и лютики, и нежный запах июня. В коттедже полумрак и горит камин. Местная акушерка сказала, что Перси к концу недели впадет в кому, и тогда «всякое может случиться». Снотворные, прописанные доктором, не помогают, говорит Роза. Он всю ночь зовет ее: Роза, Роза, Роза.

Как же быстро развивалась болезнь! В январе, когда у меня родился ребенок, Роза попросила доктора посмотреть на его слезящиеся глаза и объяснить, почему он худеет. Потом Перси сделали в больнице рентген. Дальше он перенес операцию по поводу «чего-то там в легких». Может, рак дал такие обширные метастазы, что его просто зашили? Потом он вернулся домой, начал ходить, вроде ему стало лучше, только он уже не был веселым, как прежде, и не пел песни. Вчера я нашла в машине смятый белый бумажный пакет с мармеладом от Розы. Вскоре случились пять ударов. А теперь он умирает.

Все легко смирились с его положением. Роза с каждым днем выглядит все моложе. Мэри Дж. сделала себе вчера укладку. Почувствовав в этом необходимость, она оставила со мной малышку Джойс и между полосканиями белья отправилась в парикмахерскую, даже не сняв цветастого фартука – темноволосая, белокожая, с тонким детским голоском. Мэри сказала, что, когда она в последний раз видела Перси, он выглядел ужасно. Она считает, что рак стремительно развивается на свежем воздухе. Общее представление горожан: в больницах врачи ставят на больных эксперименты. Если ты не молод и оказался в больнице, считай, ты пропал.

9 июня

Я встретила священника: он переходил от своего строящегося дома на нашу сторону улицы. Дальше мы пошли вместе. Я чувствовала исходящую от него профессиональную серьезность. Он прочитал надпись на дверях Розы и решил зайти. Я отправилась к себе.

– Сильвия! – услышала я сзади шепот Розы и обернулась. Она знаками сообщала о приходе священника, сделав кислое лицо и резкий, сердитый жест одной рукой.

2 июля

Перси Б. умер. Он скончался ровно в полночь понедельника, двадцать пятого июня, и был похоронен в пятницу, двадцать девятого июня, в два часа тридцать минут. Мне было трудно в это поверить. Все началось со слезящихся глаз – тогда Роза обратилась к врачу, сразу после рождения Николаса. Я написала об этом длинное стихотворение «Берк-пляж». Оно полно грусти и содержит несколько ужасных озарений.

За несколько дней до смерти Перси Тед перестал переносить его с кресла на кровать. Перси уже не мог пить снотворное – у него не было сил глотать. Доктор стал делать уколы. Морфия? Приходя в сознание, Перси испытывал сильную боль. Между его вдохами медсестра насчитала сорок пять секунд. Я решила увидеть его, просто должна была это сделать, поэтому пошла к нему с Тедом и Фридой. Роза и улыбающаяся католичка лежали на шезлонгах во дворе. Бледное лицо Розы сморщилось, когда она заговорила:

– Сестра попросила нас посидеть тут. Мы ничем не можем помочь. Ужасно видеть его таким!

Взгляните на него, если хотите, сказала она. Вместе с Тедом мы вошли в тихую, пустую кухню. В гостиной, забитой вещами, было тихо и душно, с ней происходила какая-то ужасная трансформация. Перси в полосатой пижаме утопал в белых подушках. Его лицо уже покинуло мир живых, нос торчал, как обтянутый кожей острый клюв, противоположным полюсом резко выступал подбородок, а между ними опрокинутым сердцем впечатался в желтую плоть рот; хриплое дыхание с огромным трудом приподнимало грудь – казалось, ужасная птица попала в западню и вот-вот вырвется из нее. Глаза под приоткрытыми веками казались жидким мылом или загустевшим гноем. Испытав сильный прилив тошноты, остаток дня я провела с жуткой мигренью: левая сторона головы раскалывалась от боли. Конец, даже такого обреченного человека, всегда ужасен.

Когда утром мы с Тедом ехали на машине в Эксетер, чтобы сесть там на лондонский поезд, каменный домик казался мирным и спокойным, на его стенах блестела роса, шторы легко колыхал рассветный ветерок. Он умер, сказала я. Или умрет к нашему возвращению. Когда я позвонила маме на следующий день, она сказала, что он умер той ночью.

Мы вернулись после его смерти, двадцать седьмого. Тед зашел к ним утром и, придя домой, рассказал, что Перси еще лежит на кровати – очень желтый, челюсть у него подвязана и подперта книгой, большой коричневой книгой, чтобы не отвисала. Когда к ним пришла я, тело уже поместили в гроб. В комнате, где он лежал, все было вверх дном: кровать откатили от стены,