человеческий вид не распространился по всему миру, то многие представители мегафауны сохранились бы. Может быть, не все, но, вероятно, большинство. Динозавров вроде тираннозавров и трицератопсов погубил астероид. Для мамонтов и саблезубых кошек таким астероидом стали мы.

Занимаясь уничтожением мегафауны, люди начали делать то, чего раньше не делало ни одно млекопитающее. Мы стали выводить собственных млекопитающих.

Где-то 23 000 лет назад в Сибири, в самую суровую пору последнего ледникового максимума, Homo sapiens и волки оказались отрезаны от остального мира ледовыми щитами. Поначалу мы общались с ними, вероятно, мимолетно. Волки для нас были свирепыми хищниками, которых стоило избегать, но некоторые из них стали приближаться к нашим кострам — запах жареного мамонта был слишком соблазнителен, чтобы его игнорировать, — и с этим мы ничего не могли поделать. Волки стали возвращаться чаще, задерживаться, подбирать объедки, и, может быть, мы иногда бросали им мамонтовую кость. Они выучились жить бок о бок с нами, помогать нам охотиться и стали незаменимыми товарищами в степи. Они не просто жили с нами — мы заботились о них, контролировали их размножение, модифицировали их гены, чтобы они стали более послушными. От этих волков произошли собаки — первый одомашненный вид млекопитающих. Когда сибирские сапиенсы перешли через Берингию в новые рубежи Северной Америки, они привели с собой своих собак. Они взяли их с собой в Европу и в остальные части света. Ваша такса, мопс или золотистый ретривер — все они потомки этих первых одомашненных волков ледниковой эпохи, как и почти миллиард ныне живущих собак.

На волках мы не остановились. Путешествуя, мы подыскивали для себя таких животных, которые могли бы подстраиваться под наши нужды в обмен на еду и безопасность, — так получалось взаимное партнерство. Мы присматривали таких, которые могли либо служить нам едой, либо помогать добывать пищу, способных обеспечить транспорт или стать компаньонами. Не менее 25 раз мы брали дикое млекопитающее и, приручая его, обретали над ним полный контроль через селекцию — так человек реализовал версию естественного отбора под собственным руководством вместо прихотей случайных мутаций. В результате этих селекционных экспериментов появились миллиарды свиней, овец, коров и других млекопитающих, ставших неотъемлемой частью нашего мира и составляющих колоссальную долю от общей биомассы на современной Земле — в 14 раз больше, чем чистый вес мяса, шкур и костей всех диких млекопитающих, вместе взятых.

Бум одомашнивания начался 12 000–10 000 лет назад. Это был неолит, последний период каменного века и следующий важный этап в истории человека после того, как за 40 000 лет до того у сапиенсов сформировались их современное телосложение и когнитивные способности. В неолите мы одомашнили и растения — произошла так называемая неолитическая сельскохозяйственная революция. Мы быстро перешли от кочевого образа жизни охотников-собирателей к более оседлому, многие стали селиться в городах и деревнях. Наши поля, оросительные каналы и постройки изменили ландшафт, вызвав еще больше экологических бедствий — куда масштабнее, чем истребление мегафауны. Располагая готовым источником пищи, которая всегда под рукой, население стало расти экспоненциально. А так как не все люди были задействованы непосредственно в производстве этой пищи, наше приумножившееся племя получило возможность ставить новые задачи, разделять труд и создавать сообщества. Некоторые из нас получили возможность стать медиками, священниками, архитекторами, курьерами, строителями, учителями, политиками.

И учеными. Чуть больше четверти века назад здесь, в Эдинбургском университете, где я преподаю и пишу, один ученый совершил то, что долгое время считалось невозможным. Ян Уилмут взял взрослую овцу — одну из бесчисленных наследниц сельскохозяйственного вида, одомашненного в неолите, — и создал ее копию. Долли, первый клон млекопитающего. Сейчас клонирование стало привычным, вплоть до того, что люди платят десятки тысяч долларов за дубликаты своих умерших любимцев, котиков и собачек — те и другие, разумеется, домашние млекопитающие.

Технология клонирования быстро развивается, что ведет к неизбежной дилемме: смогут ли люди — и стоит ли им — клонировать самих себя? Постоянно идет разговор и о возможности клонирования полностью вымерших видов, например мамонтов. Охотники за мамонтовой костью в Сибири находят замороженные мумии с сохранным генетическим материалом, геном мамонта уже полностью прочитан, и известно, что мамонты состоят в чрезвычайно близком родстве с современными индийскими слонами, которые могут дать потенциальных суррогатных матерей для клонов мамонта. Сделать мамонта будет, безусловно, нелегко, и можно спорить, допустимо ли это с этической и моральной точек зрения (учитывая, сколько углекислого газа мы выбрасываем в атмосферу, жара скоро станет невыносимой для мамонтов), но я думаю, что это произойдет, и кому-то дадут за это Нобелевскую премию.

А если это произойдет, это подарит нам редчайшую возможность искупить наши грехи, воскресив вид, который был бы жив, если бы не мы.

Эпилог

Будущее млекопитающих

Африканский лев

Конец июля, я в Чикаго. Моя полевая работа на раскопках древних млекопитающих в Нью-Мексико закончилась, и я могу провести несколько драгоценных недель с родителями и братьями, прежде чем улечу обратно Шотландию. В такой день, как сегодня, — когда нагретые солнцем тротуары источают жар, а воздух перед надвигающейся грозой влажный и душный — трудно поверить, что немногим более 10 000 лет назад эта земля была покрыта ледяной шапкой. Льды ушли, но от них кое-что осталось. Озеро Мичиган, откуда обдувается Город ветров, представляет собой гигантскую лужу талой ледниковой воды.

Мы находимся в зоопарке Линкольн-Парка, примерно в 150 м к западу от озера. Когда-то здесь была стоянка охотников на мамонтов, прибывших через Берингию в Новый Свет. Их наследники, множество сменявших друг друга индейских племен, обосновались здесь надолго. Когда в XVII в. сюда бесцеремонно вторглись европейцы и столкнулись с племенем потаватоми, берега озера были болотной трясиной, провонявшей диким луком — это растение индейцы называли шикааква, а французы записали слово как чикаго. Кучка одиноких европейцев обосновалась поблизости, и американские военные построили крепость, которую потаватоми (вступившие в альянс с англичанами) осаждали во время второй войны за независимость 1812 г., но только в 1830-х гг. — менее 200 лет назад! — Чикаго стал городом.

С появлением первых нескольких сотен жителей дела пошли в гору. Здесь придумали небоскребы, и теперь они высятся по берегам озера, как рукотворные горы. Из центра города разбежались щупальца железных дорог, расползлись по Соединенным Штатам, образовав континентальную сеть. Потом, когда Homo sapiens стал видом, путешествующим по всему миру и способным преодолевать континенты за один день, начались ужасы О’Хары, одного из крупнейших в мире аэропортов. Было время, когда Чикаго рос быстрее всех городов в мире и был настолько перенаселен, что люди отвоевали у