не происходит…

Рявкнув ещё разочек, для приличия скорее, лев медленно и величественно удаляется, растворяясь незаметно в порядком уже сгустившихся сумерках.

– Фу!

Тыльной стороной ладони я медленно отираю разом вспотевший лоб. Лерка же, словно опомнившись, немедленно от меня отшатывается. Подходит ближе к костру, начинает подбрасывать в его сучья.

– Испугалась?

– Вот ещё! – презрительно фыркает Лерка, даже не взглянув в мою сторону. – Было бы кого!

– А я вот испугался! – неожиданно даже для себя самого признаюсь я. – И здорово испугался!

– С чем тебя и поздравляю!

Лерка по-прежнему старательно избегает смотреть на меня… я же, наоборот, внимательно, очень даже внимательно смотрю на неё. Смотрю, и…

И вновь лицо Лерки, грязное, измождённое, осунувшееся, вдруг показалось мне в неровных прыгающих отблесках пламени совершенно незнакомым и в то же время удивительно прекрасным.

И как я раньше этого не замечал? И почему я не замечал этого раньше?

Лерка, наконец-таки, замечает этот мой пристальный взгляд.

– Чего уставился? В первый раз увидел, что ли?

– Может, и в первый…

Вновь раздаётся громовое рычание, но уже где-то далеко внизу. Потом тишину ночи вдруг прорезает чей-то пронзительный, то ли вопль, то ли хохот. Где-то, в противоположной стороне, незамедлительно отзывается такой же пронзительный вопль-хохот… и снова вокруг лишь тревожная, изматывающая душу и тела тишина.

– Ушёл, – говорю я, имея в виду, конечно же, льва… и Лерка, разумеется, сразу же поняла, о чём это я говорю…

– Он каждый вечер, считай, является. С тех самых пор, как Витька…

Не договорив, Лерка запнулась и замолчала.

– Что, Витька? – настораживаюсь я. – Ну, договаривай, договаривай!

– Да так, ничего!

Подойдя к Лерке вплотную, я осторожно, двумя пальцами приподнимаю её подбородок… наконец-таки наши глаза встречаются…

– Слушай, Лерка, я уже в норме! И всё, что бы ты сейчас не сказала…

Но оказывается не всё. Оказывается, этот сукин сын не стал тратить ни сил, ни своего драгоценного времени на то, чтобы похоронить их по-человечески, Серёгу и Жорку. Он просто сбросил тела в ущелье… и этот самый лев, в первую же ночь…

– Не надо! Не рассказывай дальше!

Из стихов Волкова Александра. Антимир

Стала истина

пререкаема:

вся почёркана,

вся исправлена.

Убивает Авель

брата Каина,

Катерина Медичи

отравлена.

Открывают индейцы

Испанию,

шар земной —

на трёх китах

и не вертится.

Антарктида

ощетинилась пальмами,

папам римским

в Иисуса не верится.

Стали милостыни

сплошь наказуемыми,

верхом доблести —

ударить лежащего.

Подлежащие

стали сказуемыми,

а сказуемые —

лишь подлежащими…

Были в золоте —

стали бедными,

академики —

неучёными…

Было чёрное —

стало белое…

Было белое —

стало чёрное…

* * *

Я вновь сижу у костра, смотрю на бешено взметающееся вверх багровое его пламя… и ни единой связной мысли нет в голове моей.

Я лишь молча и бездумно смотрю в пламя костра…

Лерка давно спит. Это я предложил ей пойти спать, и она пошла. Без единого слова, тихо и послушно. Словно ребёнок, отсылаемый бай-бай строгими родителями…

А я смотрю в пламя костра…

И пытаюсь думать о Витьке. Не об этом… о том, прежнем Витьке из такого недавнего и такого далёкого моего прошлого. Вернее, такого далёкого моего будущего…

Потом мне внезапно вспоминается Наташа, и я понимаю вдруг, что всё это время не переставал любить её. И она тоже продолжала любить меня всё это время, так что Серёга был прав…

Впрочем, о Серёге я предпочитаю не думать. Как и о Жорке…

Что же касается Ленки, то тут в памяти моей образовался некий провал, чёрная некая зияющая пустота. Память моя старательно обходит всё, что связано с Ленкой… но совсем не думать о Ленке я тоже не могу…

Чтобы отвлечься, я принимаюсь думать о наших шансах. Есть ли они у нас, вообще, эти шансы на выживания… имеется ли у нас хоть один-единственный шанс выбраться из чёртовой этой передряги? Выбраться, если уж не целыми и невредимыми, то, на худой конец, хотя бы живыми. Один-единственный, самый, что ни на есть малюпасенький шанс… есть ли он у нас?

Шансов у нас не было никаких, и я отлично это понимал. Даже если мы с Леркой сумеем отыскать злосчастную ту пещеру (если сумеем, я повторяю), даже тогда, в самом благоприятном этом случае нам, увы, ничегошеньки не светит. Ничегошеньки…

Разве то только, что подохнем мы сами, без постороннего, как говорится, вмешательства. От голода и холода, в кромешной зловонной тьме пещеры, зато сами. Здесь же нам просто не дадут умереть самостоятельно…

И вновь мысли мои, ни с того, ни с сего, перебросились вдруг на Витьку с Ленкой. Где они сейчас, живы ли?

Я представил, как пробираются они вдвоём сквозь мрачные сплошные эти джунгли. Представил и даже содрогнулся.

Как бы не переменилось моё к Витьке отношение, такого даже сейчас, даже в мыслях не пожелал бы ему. Ленке – тем более…

А может, они нашли уже тот вход? Или просто сидят сейчас тоже в какой-либо пещерке, наподобие нашей, и тоже смотрят в огонь костра или спят…

Или…

Я вдруг совершенно отчётливо представил себе это самое «или», и лишь до боли закусил нижнюю губу.

Чёрт, оказывается Ленка не так уж и безразлична мне!

– А Лерка? – тотчас же напомнил внутренний голос. – Ты совсем запутался, парень!

Вспомнив о Лерке, я обернулся и посмотрел в сторону пещеры.

Спит…

Это хорошо, пускай поспит. Не так уж и часто выпадало ей такое за эти кошмарные дни…

Я вновь уселся поудобнее и, стараясь хоть как-то разогнать, развеять невесть откуда взявшуюся сонливость, вытащил из кармана потрёпанный сиреневый сборник. Раскрыл наугад.

Боже, неужели это моё?! Неужели, это вот я написал когда-то?!

Из стихов Волкова Александра

Это осень

чистейшей воды:

и следы

из тончайшей слюды,

и мгновенье

падучей звезды,

и тревожное

чувство беды…

Или всё это так,

ерунда?

Догорит

и исчезнет звезда,

и растает слюда

без следа,

и вода

уплывёт навсегда…

Или всё же оставит следы

эта осень чистейшей воды?

* * *

Наверное, я задремал и задремал здорово. Мне даже успело присниться что-то… правда, что конкретно мне успело присниться, я так толком и не