— Евдокия Вячеславна, кто это подле нашего боярина? — спросил Гришка.

— Товарков Иван Федорович, — удивляясь быстрой смене событий, ответила она.

— Дядька нашего Юряты Гусева? А на санях вроде бы отец Юряты с сыновьями. Неужто стенка на стенку пойдут?

— Надо бы Еленку из этой свалки вытащить, — озабоченно произнесла Евдокия.

— Если только за косу, — ухмыльнулся Гришка  —  и стоявшие рядом вои заржали, вспомнив, что коса накладная.

— Боярышня, мы идём печь или? — нетерпеливо позвала Даринка, поглядывая в сторону пестуна Ванюшки. В другое время она бы во все глаза глядела на побоище, но сейчас уж больно хотелось ей удивить и порадовать будущего мужа вкусностями. Дома-то её бабы не особо хвалили, а тут никто не скажет, что она всего-то помогла по мелочи.

Евдокия приметила, что холопы Оболенских выдернули Еленку из свалки и повернулась, чтобы уходить. Ей стало неприятно смотреть на дерущихся мужей, но ко двору подъехал ещё один походный домик. Возничий приподнялся и громогласно потребовал освободить дорогу. И каково же было её удивление, когда она увидела Бориса Лукича Репешка!

— Наперегонки ехали, — авторитетно заявил Гришка, разглядывая скопившийся транспорт и вид возниц. — Но Лыко-Оболенский всех обогнал. Хорошие у него лошадки!

Дуня направилась к Репешку, чтобы поздороваться, но пока она обходила побоище, раздался голос князя:

— Разойтись! — и княжеские воины начали наводить порядок.

Бояре развернулись к князю, чтобы поздороваться.

— Ладно, не будем ждать, — решила Евдокия и отправилась на кухню.

Ей не хотелось сейчас ни с кем говорить. Боярышня думала, что князь немедленно прочитает её послание и сразу же даст ответ, а его отвлекли и наверняка он закрутится в деловой круговерти, вспомнит о свитке только вечером, когда будет раздеваться, а там отложит до утра... Находиться в состоянии ожидания Дуне было невыносимо, и она решила посвятить этот день выпечке.

Даринку на общей кухне хорошо знали и уже ждали. Когда она начала заваривать тесто, то женки столпились возле неё. Евдокия же заняла большой стол в стороне и тонко раскатывала тесто фило, прислушиваясь к болтовне. Говорили в основном о еде, и Дуня с интересом слушала, какие травки можно добавлять в хлеб, чтобы тесто наполнилось вкусом или стало ноздреватым.

— Что же можно испечь из такого тонкого теста? — спросила одна из жёнок, задумчиво глядя на разложенные боярышней пласты.

— Разное, — хмыкнула Евдокия и приступила к сборке пахлавы. Сначала она думала воспользоваться теми начинками, что готовили для заварных булочек и испечь пироги, потом ей захотелось испечь штрудель, но увидев на кухне орехи и мёд, передумала. Даринка как раз закончила возиться со своим тестом и запихнула будущие булочки в печь. У Евдокии тоже нашлись помощницы, и вскоре её пахлава отправилась следом.

Пока все возились с привычной текущей работой и заканчивали подготавливать начинки для заварных булочек, аромат выпечки распространился по всему дому и началось паломничество. Ходоков прогоняли с шутками-прибаутками, оттого среди женщин стоял шум и веселье. Евдокия смеялась вместе со всеми. Особенно досталось шуточек Тишке, княжьему слуге, собиравшемуся первым снять пробу. Но вот уже булочки были начинены солёными и сладкими начинками, пахлава поставлена в ледник пропитываться, как следующим гостем за вкусным оказался сам князь.

— Ишь, распотешились, — задорно произнёс он. — Это что же вы тут печете, что мои гости в предвкушении причмокивают, да платочками бороды вытирают?

Жёнки засмеялись, смущённо переглядываясь. Не бывало на их памяти, чтобы их князюшко сюда заглядывал. Начали толкать друг друга в бока, да поглядывать на юную боярышню.

Мала ещё девица-красавица, но не зазорно было поучиться у неё по хозяйству, спросить совета по жизни, да и люди говорили, что под её рукой покойно и надёжно.

— А это не мы, — неожиданно тонким голосом пискнула дородная помощница Евдокии — и женщины со смехом расступились, оставляя на виду ладную боярышню с её девкой Даринкой.

— Угостишь, хозяюшка? — прикладываю руку к груди, попросил Юрий Васильевич.

Евдокия смутилась, вспомнив, при каких обстоятельствах князь в последний раз спрашивал про угощение. Столько всего произошло с того момента, но они вновь стоят друг против друга и говорят про сладкое …

— На доброе здоровье тебе к обеду моё угощение поставят, — с поклоном ответила она.

— А я сейчас хочу, — закапризничал князь, и одна из жёнок подхватила большой поднос и бросилась собирать булочки. Получилось у нее ловко, и Евдокия не успела опомниться, как ей в руки дали гружёный поднос. Она растерянно посмотрела на наблюдающего за поднявшейся суетой князя, он усмехнулся и приподнял бровь, предлагая ей действовать как вздумается.

Евдокия вопросительно посмотрела на Даринку, молча спрашивая её о чистоте продуктов и готовки. Она ранее уже обсуждала с ней тему контроля за едой для князя. Та показала, что всё чисто и можно не опасаться отравы. Встретившись взглядом с князем, заметившим ее немой разговор с Даринкой, Дуня тихо пояснила, что глаз не спускала с продуктов. Он кивнул.

А дальше… кажется, оба не знали, что делать. Идти в княжескую трапезную было бы слишком демонстративно - официально, в малую домашнюю тоже нельзя …  Лицо князя омрачилось, и он протянул руки, чтобы взять у Евдокии поднос и уйти, но она уверенно повела его в одну из ближайших горниц, в которой селили почетных гостей.

Женки последовали за ней, и как только она повела подбородком в сторону этой горницы, они бросились наводить там порядок и накрывать на стол. Никто не говорил, что так не принято или нехорошо. Все посчитали, что боярышне лучше знать, как нужно, тем более хозяин смотрит на всё одобрительно.

Юрий Васильевич встал рядом с Евдокией и незаметно протянул свою руку под тяжёлый поднос, чтобы облегчить вес. Ждать им пришлось недолго.

— Вот теперь ладно, — отступая, довольно произнесла одна из жёнок. Евдокия осмотрелась, кивнула и поставила поднос по центру стола.

Женки застелили скамьи накидками и накидали подушки. На стол постелили три слоя скатертей, расставили посуду, кувшины с напитками, зажгли столько свечей, что стало светло.

— Что же ты не садишься? — с улыбкой спросила Евдокия, когда их оставили одних. Дверь была открыта и в отдалении слышались голоса, но всё же можно было считать, что князь с боярышней наедине.

— Неловко мне одному угощаться, — но повинуясь жесту Евдокии, всё же сел.