class="p">— Я тебе подам, а сама в уголочке посижу, — хлопоча, обозначила, что не претендует ни на что.

— Евдокия, я прочёл твое послание, — он вытащил из рукава её свиток и передал ей.

Она вспыхнула от радости. Все же успела накрутить себя, что Юрий Васильевич забыл или не счёл важным её поручение. А с другой стороны получалось, что князь напросился на угощение, чтобы поскорее самолично передать свиток.

На всякий случай Евдокия выглянула в коридор, проверить не подслушивает ли их кто, но там кроме Тишки никого не было.

— Тебе необходимо ехать в Москву, — произнёс князь, — и как можно скорее передать написанное брату.

Дуня кивнула и склонила голову, благодаря Юрия Васильевича за одобрение ее соображений.

— Я об одном только жалею, — вздохнул он, — что не смогу поехать вместе с тобой и сразу присягнуть Ивану, как царю.

— Из-за следствия? — уточнила, хотя и так все было понятно.

— Да, боярин Репешок сказал, что много вреда на Москве от этого старика случилось.

Евдокия приготовилась слушать очень внимательно, надеясь и одновременно опасаясь услышать подтверждение своим догадкам.

— Он заимел множество слуг посулами, угрозами и обманом. Владыку Филиппа отравил через служку, тако же приблизился к бывшему Владыке Феодосию, но тот оказался хитрее и давно окружил себя верными людьми, которые со стороны приглядывали за допущенными близ него служками.

Дуня вспомнила нагловатого посланца от старца Феодосия, который не раз звал её на беседу к нему, и мысленно хмыкнула. Недооценил служка бывшего Владыко, а может, небольшого ума был. Она его приметила ещё до поездки в Новгород: вёл себя нескромно, вот и привлёк внимание.

А старец Феодосий не только умнейший человек княжества, но ещё и битый такими же умниками, так что неудивительно, что читает людей на раз. А вот Филиппа жалко. То веригами себя изводил, то фанатичной верой в то, что если он нужен богу, то ничего с ним не случится. А теперь заботившуюся о нём Катерину ждет суд, и как бы всех лекарей не извели.

У Евдокии вырвался тяжкий вздох. Вот и ещё одно дело в Москве образовалось …  За лекарку без неё заступятся, но поддержка всем лекарским начинаниям не помешает. И не только на словах, но и делом. Можно будет запустить серию коротких притч о лекарях и напечатать в новостных листках, написать сказку о докторе Айболите и отдать её театрам.

— Юрий Васильевич, а с чего злодей вдруг заторопился тебя отравить? Он же изменил свои планы и дал сильную отраву своей сообщнице, чтобы сразу и наверняка, а ещё город взбаламутил!

Взгляд князя потемнел :  он уже знал, какую страшную долю ему уготовил старик, воспользовавшись властолюбием Глафиры. Медленно сходить с ума — врагу не пожелаешь. Это ж не только подло убить, но ещё чести лишить и всякой памяти о себе. Никто не захочет вспоминать буйнопомешанного князя. И если бы не Евдокиюшка…

Он с трудом сдержался, чтобы не подхватить её на руки, не прижать к себе, не сказать, что до конца жизни будет верным защитником ей. Даже взгляд отвёл, чтобы она не заподозрила его о столь дерзких мыслях и не испугалась его. Взял кубок в руки, отпил, собрался с мыслями и вспомнил, о чём ненаглядная спрашивала.

— Узнали у подручных татя, что Глафира потребовала немедленно дать ей нового зелья, которое сделает меня бездетным или она сама найдет его. Старик разозлился и велел проводить Глашку, да под лед ее скинуть, но получил весточку, что московского владыко уже отравили и это послужило ему сигналом активно действовать в Дмитрове. Он решил, что всё должно произойти одновременно: моя смерть, занедужившая дружина, охваченный бунтом город. Это усилило бы беспокойство в Москве и дало бы повод выступить другим городам.

— Вот как, — кивнула Евдокия, оценив замысел.

— Дружину отравил подкупленный новик, народ на площади бесплатно угостили медовухой с дурманящими травами и только у Глафиры не было возможности подойти ко мне до известия о бунте, да и не знала она, что является частью заговора, потому не торопилась. Её же ничего, кроме моего признания Александры княжной, не интересовало.

— Узнать бы на поддержку каких городов надеялся старик, — задумчиво произнесла боярышня.

— Репешок всё выяснит. Мои люди смогли узнать только, что подручные старика не раз бывали при дворе всех моих братьев. Они передавали важным людям деньги, подарки, записки с обещаниями. Андрюшка Меньшой* прогнал их…— признался князь.

Умолчал Юрий только о том, что остальные братья приняли через бояр подарки, выслушали, приветили... без каких-то обещаний, но ведь не прогнали!

— М-да, размах, — протянула Евдокия и прислушалась. По коридору кто-то спешил, постукивая посохом.

— Княже! — раздался голос её деда раньше, чем он появился в дверях.

— Боярин, — усмехнулся князь, оглядывая запыхавшегося Еремея, предлагая жестом сесть.

— То большая честь, — довольно приосанился Дунин дед и втягивая живот, шустро просочился между скамьей и столом, норовя сесть поближе к князю.

В коридоре вновь послышался быстрый перестук посохов, и Евдокия шепнула Тишке, веля ему принести ещё кубки для пития. Слуга чуть не столкнулся с боярином Лыко-Оболенским и Товарковым. Оба ответили на Дунин поклон.

Товарков ей приветливо улыбнулся, подмечая цепким взглядом обстановку, схватившего булочку Еремея Профыча и строгое лицо князя.

Оболенский тоже окинул взглядом небольшую горницу, недовольно посопел, но Юрий Васильевич отвлёк их внимание на себя. А там уже боярин Еремей довольно крякнул, вытирая крошки с бороды и потянулся за следующей булочкой, всем своим видом показывая, что сидит он тут давно и основательно.

Евдокия услышала, как у Оболенского скрипнули зубы, зато дипломатичный Товарков ужом скользнул на скамью и сел по другую руку от князя.

В следующий миг в горницу вбежал ближний боярин Юрия Васильевича и начал подавать угощение, которое слуги начали заносить вереницей. Евдокия дождалась, когда князь посмотрит на нее, поклонилась и вышла.

Ей необходимо было собраться в дорогу, а князь… Он тоскливо посмотрел ей вослед и криво усмехнулся, глядя на бояр, предвкушающе смотрящих на диковинное угощение. И так жалко ему стало отдавать Дунины пироги, что поднялся, взял поднос и велел Тишке отнести в свои покои.

— Ешьте, пейте, гости дорогие, а у меня много дел, — напутствовал он московских бояр перед уходом. А у самого на душе кошки скребли. Ему казалось, что Евдокии будет грустно уезжать из его дома,