Дэвид Спайкли, типичный сплетник. Хотя в школе его уже никто толком и не помнил. В остальном это был ученик ничем не примечательный, успевавший, впрочем, вполне нормально, но с личностными задатками ниже среднего. Да и проучился он у нас меньше года. За ним не числилось никаких особых проступков; никаких неприятных инцидентов; его даже после уроков, по-моему, ни разу не оставляли. И в своем школьном Доме он тоже ничем не выделялся. Хотя тогда он действительно старался быть как можно ближе к Гарри – на самом деле, именно для этого мальчика мы тогда и придумали аббревиатуру ОМД, Особый Маленький Друг, видя, с каким искренним обожанием он поджидает Гарри на переменах (а еще чаще во время обеденного перерыва); как он приносит ему чай, если Гарри дежурит; как заботливо поливает цветы и наводит порядок у него в классе.

Правда, ничего особо удивительного в этом не было. Гарри пользовался у мальчишек огромной популярностью. Вообще-то почти у всех преподавателей, даже у тех, что практически не способны были расположить к себе класс, время от времени появлялись ОМД, а у Гарри их была целая армия. Они с удовольствием таскали из класса в класс стопки его книг, приносили ему почту, подбирали бумажки и прочий мусор в Верхнем коридоре и сообщали Гарри о каждой новой вспышке гнева у доктора Дивайна, который всегда был настроен критически. Сам Гарри никогда не выказывал особой приязни к кому-то одному, и все же фавориты у него явно были.Впрочем, Спайкли к их числу определенно не относился. Мало того, Гарри, помнится, рассказывал мне – в своем обычном юмористическом ключе, разумеется, – что Дэвид Спайкли буквально по пятам таскается за ним по всей школе, и на лице его сияет блаженная улыбка, в точности как у Смеющегося Гнома из песни.

И вот через семь лет этот Спайкли вдруг как-то даже слишком агрессивно стал обвинять Гарри в том, чему никто не хотел верить, однако мало кто осмеливался открыто поставить под вопрос. Обвинение в недозволенной близости, даже не имеющее доказательств, способно сокрушить карьеру преподавателя с той же скоростью, что и приговор, вынесенный в зале суда, и кое-кто – Эрик Скунс, например – быстренько сообразил, что к чему, и предпринял соответствующие меры безопасности. Впрочем, большинство представителей школы испытали настоящий шок, который проявился сперва в возгласах возмущения, а потом и в смехе.

Ох, не следовало бы нам смеяться! Этот молодой человек, Спайкли, был настроен чрезвычайно серьезно и решительно. Из школы Гарри, естественно, сразу же убрали в связи с продолжавшимся уголовным расследованием. И всем нам было строго-настрого – под страхом увольнения – запрещено поддерживать с ним какие бы то ни было контакты. Полиция создала телефонную «линию помощи» и всячески побуждала учеников «Сент-Освальдз» рассказывать о том, с чем еще они сталкиваются в школе. В коридорах у нас буквально кишели представители прессы, стремившиеся вызнать как можно больше подробностей этой гнусной истории, обещавшей всевозможным таблоидам небывалый успех у читателей.

Наибольшее количество обвинений выдвинула газета «Молбри Икземинер», которая по историческим и социальным причинам всегда ненавидела «Сент-Освальдз». И Гарри, и нашей школе очень не повезло еще и в том смысле, что Молбри не успел оправиться от предыдущей, совершенно кошмарной истории – несколько лет назад здесь при весьма трагических обстоятельствах погибла маленькая девочка[128]. Разумеется, дело Эмили Уайт редко напрямую связывали с нашей школой, однако для газеты «Молбри Икземинер» было достаточно даже самого слабого намека, чтобы она развязала свой на редкость ядовитый язык.

«СКАНДАЛЬНАЯ ШКОЛА!» – гласил заголовок, и далее сообщалось, что «в грамматической школе «Сент-Освальдз» имеется тайное расписание гомосексуальных занятий!»

Журналисты обложили Гарри со всех сторон; он запер двери на замки и засовы, однако вандалы все-таки сумели проникнуть к нему в дом, и, поскольку скандал набирал силу, Гарри пришлось из соображений самозащиты перебраться в какой-то хостел. Сам я отделался относительно легко. Несмотря на мою дружбу с Гарри; несмотря на то, что наш капеллан все-таки оповестил общественность, что я ранее отрицал принадлежность Гарри к числу лиц нетрадиционной сексуальной ориентации; несмотря на то, что Наттер учился в моем классе; несмотря на то, что многим (в том числе и главному редактору газеты «Молбри Икземинер») было крайне трудно понять, как это преподаватель «Сент-Освальдз», столько лет проработавший бок о бок «с настоящим хищником», даже не подозревал о том, что творится буквально у него под носом.

В лучшем случае меня, наверное, считали крайне наивным. А в худшем я и сам становился подозреваемым. И все же, если не считать нескольких вполне предсказуемых и весьма ядовитых писем, а также граффити на стене моего дома, я, в сущности, ухитрился выйти из этой ужасной истории почти без потерь; во всяком случае, с куда меньшими потерями, чем того заслуживал.

А «Сент-Освальдз» тем временем продолжал заниматься тем, чем занимался уже пять сотен лет. Школа упорно продвигалась вперед привычными сорокапятиминутными перебежками; мы старательно поддерживали дисциплину и порядок в своих Домах, заставляли мальчиков приходить на занятия исключительно в чистых рубашках и школьных галстуках, проводили утренние Ассамблеи и Родительские Вечера, аккуратно выкашивали лужайки и запрещали беготню по коридорам. Короче, мы завернулись в повседневную рутину, как в старое теплое одеяло, и это давало нам ощущение безопасности. Нам казалось, что так будет продолжаться всегда и в итоге даже история с Гарри Кларком окажется не более чем бурей в стакане воды. Мы словно не замечали, как за нашими окнами собираются тучи, отяжелевшие от грозных предвестий.

Но неделя за неделей, месяц за месяцем проходили без особых потрясений, и мы становились все более уверенными в себе. Казалось, «Дело Гарри Кларка» забуксовало, а потом и вовсе замерло на месте. Никто не откликнулся на призывы полиции, никто ни разу не позвонил на «линию помощи». Ничего не было слышно ни о Спайкли, ни о том, в чем же конкретно он обвиняет Гарри. Так что никто уж и не ожидал, что дело пойдет дальше городского магистрата.

И вдруг, сразу после Рождества, мы услыхали неожиданную новость: Гарри, оказывается, будут судить по всей строгости закона! «Икземинер» от радости буквально бился в агонии. Собранные более чем за полгода улики, как выяснилось, указывали на нечто более серьезное, чем просто недостойное проявление нетрадиционных сексуальных предпочтений. Помимо обвинений в попытке изнасилования моему другу было предъявлено обвинение в убийстве.

Дорогой Мышонок!

Первое, что я сделал, когда Чарли ушел, это попросил о встрече с врачом. Родители мои страшно удивились и обрадовались (я ведь уже целый год отказывался лечиться); а когда я еще и спросил, нельзя ли мне сходить в церковь, они были настолько счастливы, что меня это прямо-таки тронуло. Я побеседовал с нашим пастором, который как раз собирался читать прихожанам проповедь, а затем присоединился к молящимся. И в течение по крайней мере нескольких недель я посещал церковь постоянно. У меня даже хватило мужества кое в чем исповедаться (если честно, это оказалось даже приятно). Я говорил о своих чувствах. Я записывал свои сны в блокнот. И самое главное – я вспоминал.