Я не знала, остаться мне или уйти. Возложила цветы, сделала то, ради чего пришла, – отдала дань уважения погибшим. А Петрик вообще просил меня не приходить.

Он не подал никакого знака. Я повернулась, чтобы уйти, и только в этот момент он прикоснулся к моей руке. Я смотрела, как его пальцы крепко сжимают мое запястье, и не могла поверить своим глазам.

Петрик притянул меня к себе.

Гордость. Это слово так часто произносят по разным поводам, но это именно то, что я чувствовала в тот день, когда слушала, как поет церковный хор. И очень гордилась, что Петрик захотел разделить это со мной. Все – и плохое и хорошее.

Он взял мою замерзшую руку теплыми пальцами, поднес к губам и поцеловал. А потом спрятал в карман своего халата с теплой фланелевой подкладкой.

Армии надвигались со всех сторон, такой организованной атаки не было со времен блицкрига Гитлера. Они шли в платьях в цветочек и в удобной обуви и несли еще дымящиеся, только из печи, горшки и блюда. Генерал Марта координировала действия в почтовом центре, в результате вареников, свекольника и охотничьего рагу хватило бы на шесть свадеб.

Вы думаете, почта – странное место для свадьбы? Возможно, но нам оно очень даже подходило. Просторное помещение с высоким потолком, там можно было «одним выстрелом убить двух зайцев» – забрать почту и потанцевать с невестой. Не то чтобы невеста могла танцевать, но гости все равно прикалывали к моему платью деньги. Платье было розовым, я его не выбирала, это Марта удивила меня своим талантом шить на машинке. Я хотела белое, но отказаться от этого не могла – старалась быть вежливой ради папы. Мне просто хотелось, чтобы все это поскорее закончилось и мы с Петриком остались одни.

Утро выдалось трудным, и на то было две причины. Первая: Рискасы позвонили и сказали, что Фелка умерла накануне вечером. Они нашли ее на пороге дома. Собака пришла туда в последний раз. Мы похоронили ее на заднем дворе. Зузанна с папой смотрели, как Петрик роет могилу, а я завернула Фелку в одеяло Нади, в то самое, в котором принесла ее домой несколько лет назад. Мы все плакали, когда прощались с нашей старенькой девочкой, и папа горше всех.

Я ничего не могла с собой поделать, постоянно думала о том, какой преданной была Фелка. Она до самой смерти ждала Надю. Не то что я. Ведь я живу дальше, планирую свадьбу и почти не вспоминаю о том, что Нади там не будет. Та еще из меня подруга.

Вторая причина заключалась в том, что утром в день свадьбы невеста должна получить благословение матери. В Польше к этому обычаю относятся очень серьезно, настолько, что, если мама невесты умерла до свадьбы, свадебная процессия перед церковью заезжает к ней на кладбище. Разумеется, мы не могли заехать к озеру рядом с Равенсбрюком, где, скорее всего, покоился прах моей мамы. Марта приготовила длинное благословение, но я выбрала Зузанну, и мачеху даже в жар бросило при этом известии. Я знала, каково это, когда тебя отталкивают, поэтому мне нелегко было ей отказывать. Однако Зузанна стала главной в моей жизни, и я решила, что так будет всегда.

Церемония в церкви прошла быстро. Свободные выборы еще не состоялись, и сталинские власти пока не руководили страной, но подконтрольная Москве Польская рабочая партия с каждым днем набирала силу. Они не одобряли все, что отвлекало рабочих от коллективных нужд народа, в том числе и венчание в церкви. Называли эту церемонию безвкусным спектаклем, и многие люди опасались показываться в церкви. В результате на мое венчание осмелились прийти только три мои подруги из больницы, хотя это могло стоить им работы. Немногие друзья Петрика по Сопротивлению все еще прятались в лесах. Мы все соблюдали осторожность, ведь даже за букет, возложенный на могилу солдата Армии Крайовы, могли арестовать.

А вот на почту гости не побоялись прийти, там было вроде как по-домашнему, без посторонних глаз.

Едва я появилась, меня сразу окружили и стали прикалывать бумажные деньги к моему платью – это моя любимая традиция.

Где Марта с друзьями взяли столько еды? Холодная нарезка, сосиски, салаты. Три пирога и вкуснейшее печенье «Ангельские крылья». Наверное, это так называемые левые продукты с черного рынка?

– Идем, пришло время очепинов, – позвала меня Марта.

Очепины – это такой ритуал, когда незамужние женщины снимают фату с невесты, а потом замужние надевают на нее белый чепчик. С этого момента невеста официально считается замужней женщиной.

Марта хлопнула над головой в ладоши.

Незамужние женщины встали в круг.

– Зузанна, сними фату, – велела Марта.

– Она знает, что делать, – буркнула я.

Заиграли музыканты. Девушки взялись за руки, и Зузанна вытащила шпильки из фаты, в которой выходила замуж мама Петрика. У меня от долгого стояния разболелась нога, но не могла же я присоединиться к старушкам, которые сидели на складных стульях вдоль стены. Я с детства мечтала об этом ритуале.

Зузанна передала мне фату и тоже встала в круг. Я закрыла глаза одной рукой, а другой бросила фату, причем очень постаралась, чтобы она попала прямо в руки к сестре.

Бог даст, следующей будет Зузанна.

– А теперь в круг становятся замужние женщины, – объявила Марта.

Я заметила у нее в руке белый чепчик.

Где Петрик? Он так все пропустит.

– А кто будет пришпиливать чепчик? – спросила я.

– Я пришпилю, – сказала Марта.

– Но это должна делать замужняя.

Тем временем замужние женщины встали вокруг меня и взялись за руки.

Марта подошла ближе ко мне:

– Кася, это всего лишь старый народный обычай.

Заиграла музыка, и женщины начали водить вокруг нас хоровод. Смесь запахов свекольника и фиалковых духов стала невыносимой. Я наугад схватила за руку одну из женщин и втащила ее в круг. Это оказалась жена кожевника.

– Миссис Визновски пришпилит мне чепчик.

Марта взяла меня за руку:

– Кася, прошу, позволь, я это сделаю.

Ее карие глаза наполнились слезами, и этого оказалось достаточно, чтобы я уступила. Все-таки она хорошо ко мне относилась. Она откормила Петрика и нас с Зузанной. Я позволила Марте пришпилить мне чепчик, и она буквально засветилась от радости – в жизни не видела человека счастливее.

Я вышла из круга, купюры на платье шелестели с каждым моим шагом. Где Петрик? Он весь день был таким молчаливым. Я притормозила, чтобы дать папиному другу приколоть к моему платью еще один злотый.

Петрика я нашла в папином кабинете. Он, ссутулившись, сидел в кожаном кресле. Лампы в кабинете были выключены, фотография на столе отражала свет уличного фонаря. Это был любимый папин снимок, хотя я там моргнула. Папа обнимал нас с Зузанной, а фотографировала мама.

– Пойдем к гостям, – позвала я и стряхнула с волос Петрика крупинки пшена, которым нас забрасывали гости, когда мы выходили из церкви.