Митинги повернули штыки против партии. Митя приходил в восторг от их лозунгов. Допекла партия людей, ух, как допекла! Надоело народу по-бараньи «неуклонно следовать» и народ решил высказаться. Руководство пыталось быстро-быстро перестроиться, укрепиться. Генеральный секретарь перевоплотился в Президента страны. И тут Литва приняла акт о восстановлении независимости. Газеты принялись нагнетать страх: дестабилизация… резкий рост преступности… Всё чётче вырисовывался образ врагов. Началась блокада Литвы, начались межнациональные столкновения в Баку. Кто-то кричал, что их спровоцировали коммунисты.

Митинги, опять митинги, ещё митинги. На улицы вывалились разгорячённые толпы. Среди них много чужих, много откровенных дураков, чьих-то приказчиков. Слово большевик стало ругательным, а в журналах публиковались статьи о порочности принципов марксизма. Ереси множились с нарастающей скоростью. На рынках продавали значки с озорными надписями: «Партия, дай порулить».

Забайкалье так по-московски не бурлило. Забайкалье почти дремало. Только местное радио доносило отголоски того, что творилось в столице. В Чите люди не митинговали, а ходили на работу. А в остальном всё то же – пустые прилавки и полная неопределённость. Чем дальше от областного центра, тем больше население озабочено выживанием. Вот в посёлке Казаковский Промысел геологоразведочная партия сумела выделить сотрудникам продуктовый заказ: по целой жёлтой шайбе сыра на семь человек. В одной комнате семеро женщин, стоя у окна, прикидывали, как разделить свалившееся на них богатство поровну. Их выручил Трофимов с помощью большого геодезического транспортира. Каждой достался сектор в 51 градус, 26 минут.

Вечером после работы, развалившись на стуле в снятой на лето избе старика Линькова, Митя наблюдал за хозяйской кошкой с выводком. Нутряным урчанием, взволнованным, призывным и полным нежности белая с чёрными пятнами мамаша руководила четырьмя непоседливыми котятами. И столько в этой семье было разумного, правильного, столько было понимания, что поневоле сравнивалось с тем, что вытворяли люди. А люди творили глупость. Творили они её уже не один десяток лет. Сегодняшняя глупость всего лишь следствие той, которой болела страна с самого начала века. Злоба тех, кто не мог справиться с эмоциями, холодный, циничный расчет, ставивших выше всего личное благополучие, заполнили улицы и площади. Как и в прошлом, каждый кинулся убеждать других, давить на сознание соседа. И тогда, и теперь люди руководствовались принципом склочника в коммунальной квартире: я лучше знаю, как надо! О здравом смысле, общей выгоде не вспоминали, а главное – чтоб по-моему. Находясь непосредственно среди истошных воплей, осознать это непросто, а Мите практически было невозможно – чересчур азартно он воспринимал происходящее. А здесь, в Сибири…

В тайге, в краю величественных лиственниц, где время текло сдержанно, отупение толпы, вырывание из рук флагов и плакатов выглядели совсем дико, создавалось впечатление, что неправы все. Документируя километровые канавы под жужжание слепней и попискивание мелких пичужек, Митя столичную жизнь не мог назвать иначе, как приступом неврастении. Но всё-таки было интересно, чем кончится. И их с Трофимовым приёмничек работал без перерыва. А у приютивших москвичей местных геологов имелся даже маленький телевизор.

Шествия, драки, крики… Режим из последних сил пытался сохранить пристойный вид, но его сгнившее нутро вываливалось изо всех швов. Система медленно умирала, а на ней, ещё живой, плясали, митинговали, кривлялись. На расстоянии эта вакханалия у кровати полутрупа выглядела непристойно.

В вагончике, куда поселили Трофимова и Митю, окна оккупировали рыжие жирные слепни. Время их массового разгула, когда ни люди, ни животные не знали от них покоя, прошло, и остатки кровожадной орды доживали свой короткий век. Слепни сосредоточенно ползали вверх-вниз по стеклу, игнорируя единственный выход на свободу – открытую форточку. Они издавали надоедливое шуршание. Однажды Митя не выдержал и обстрелял их струёй из баллончика с жидкостью, отпугивающей комаров. На рыжих она подействовала, как наркотик. Налаженное ползанье нарушилось. Крылатые существа взревели и начали бешеный танец. Они летали по комнате, стукаясь о стены, о лампочку, друг о друга, падали на пол. Некоторые умудрялись летать кверху лапками. Другие, не отрываясь от окна, яростно топтали и сталкивали вниз своих сородичей. Поведение ошалевших насекомых чем-то напоминало бешеный круговорот осатанелых людей в момент, когда схлестнулись два разноокрашенных митинга, как это показывал телевизионный экран – и смешно, и жутковато.

Не придумали ещё такой вольтметр, чтобы можно было измерить напряжение в обществе. А оно, безусловно, росло. Оружие против мирных людей у телецентра в Вильнюсе возмутило и без того наэлектризованное население. Не умела власть справляться с конфликтными ситуациями, кроме как путём избиения собственного народа. Митинг на Манежной площади под лозунгом «Долой КПСС!» уже воспринимался, как обычное явление.

В институте решили, что лучше сотрудников одарить несколькими порциями демократии сверху, чем ждать, что её начнут добывать снизу. И по отделам пустили опросники: «С кем бы Вы хотели работать вместе?» Листочки опросника откровенно призывали: «Ставьте плюсики, обижайте друг друга, если сочтёте нужным, то грызитесь, но, хотя бы на время, позабудьте о том, что творится за стенами вашей организации».

Другой порцией стали свободные выборы всем коллективом директора института. В них Митя проявил сумасшедшую активность, потому что одним из кандидатов был Олег Минервин. Его деловую хватку Митя хорошо помнил по совместной работе в геологической партии и считал, что директорское кресло следует отдать ему – энергичному, решительному. И Митя носился по этажам, по комнатам, убеждая и доказывая.

Директором института выбрали Олега Александровича Минервина.

– Такие, как ты, готовы, ради своих жалких амбиций, погубить страну, народ, всё, что достигнуто! – сверкал глазами Пашка.

– Погоди, погоди. Какие амбиции? Ты о чём? Я что, по-твоему, рвусь в командиры? – недоумевал Митя.

– Ты, может, никуда и не рвёшься, но ради того, чтобы доказать, что ты ещё когда-а-а говорил про гибель советской власти и оказался прав, ты готов её погубить на самом деле. Ты и такие же идиоты, как ты.

– Что-то слишком много идиотов. Одно из двух: или власть никуда не годится и вся прогнила, или население страны вдруг массово поглупело. Речь-то не о том, чтобы власть погубить, она сама себя губит. Речь о том, чтобы перестать катиться в про…

– Да что ты городишь! Какая пропасть?! – Пашка спорить не умел – недослушивал, вместо того, чтобы убедить, пытался перекричать, завалить противника словами. – Страна развивалась, богатела. Ты сейчас скажешь: «А курево по талонам?» Так не бывает же, чтобы всё шло гладко, без трудностей. Тем более что путь, по которому мы идём новый, мы первые…

– Да нет никакого пути! По бездорожью, по кочкам – и в яму! – Митя тоже не умел спорить, тоже перебивал. – Цель, к которой вы нас ведёте, искусственная, экономика искусственная, ценности, которые вы нам навязываете, искусственные.