лучше пристроить флаг. Потом преподносят обоим по рюмочке и суют в руку бутерброды с колбасой.

— Ну, спасибо. Простите, что помешали.

Парень порывается еще куда-то идти с Николаем, но денег нет ни у того, ни у другого. Они прощаются.

— Заходи, — говорит почему-то парень, неистово тряся Николаю руки. — Во дворе, лестница направо. Шестая квартира. Колесниченко. Юрий Колесниченко.

А снег все идет. Ватага школьников уже перебрасывается снежками. Хохочут. Твердый холодный снежок влепляется Николаю прямо в ухо.

— Ох, простите, мы не нарочно, простите! — и опять хохочут.

— Черта с два!

Николай ставит свой чемоданчик на землю, лепит снежок и ловко попадает в засыпанного снегом парнишку. Ничего, не разучился еще…

В зоне обстрела какой-то прохожий с поднятым воротником.

— Безобразие, — ворчит он. — Ну просто безобразие…

Ватага разбегается…

Снег вдруг перестал, уже начинает таять. Жаль! Николай сгребает его с какого-то подоконника и с удовольствием глотает — мягкий, холодный, сразу тающий во рту.

Только часам к двенадцати Николай попадает к Сергею. Тот лежит на своей скрипучей железной койке, положив ногу на спинку, и курит. Протез стоит рядом, прислоненный к стенке.

Николай ставит чемоданчик в угол.

— Принимаешь?

Сергей свистнул:

— Вот это да! Пропавшая грамота. — и тут же, с грустной уже интонацией: — А встретить-то и нечем. — Наклонившись, он долго шарит рукой под кроватью. — Вот всегда так, когда надо — нету, а когда не надо — есть.

— Ну и бог с ней.

— Ладно. Рассказывай. Где пропадал?

— Пропадал или не пропадал, а вот нашелся. Где спать положишь?

— Из госпиталя, что ли, прогнали?

— Нет, не из госпиталя…

— Шура?

— И не Шура.

Сергей смотрит на шинель без погон.

— Демобилизовали?

— Шесть месяцев. Один черт. Паспорт уже в кармане. — Николай хлопает себя по боковому карману. — С сегодняшнего дня новую жизнь начинаю.

Сергей криво улыбается:

— Вот и мне предлагают…

— Что предлагают?

— Новую жизнь начинать. А я не хочу.

— Почему?

— А потому. Не хочу, и все. Старая нравится.

— Не говори ерунды. Противно слушать.

— Не слушай, раз противно.

— Ну, на кой черт тебе все это надо? Ей-богу. Плюнь ты на них, брось ты эту лавочку, пока не поздно… Паспорт есть у тебя?

— Есть.

— Ну вот, и давай вместе начинать. Вдвоем легче.

— Что? Работу искать? Разучился я работать. Да и платят мало. А я деньги люблю.

— Врешь — не любишь. Вид только делаешь.

— А зачем мне делать? И вообще, хватит об этом. Надоело. — Он сердито смотрит на Николая, небритый, обросший. — У Шуры был?

— Нет.

— Почему?

— Завтра собираюсь.

— Вот это да! — Он весело смеется, хлопая Николая по плечу.

— Развестись решил, — мрачно говорит Николай.

Сергей перестает смеяться, смотрит на Николая — глаза уже злые, — потом говорит одно только слово:

— Дурак.

Николай молчит.

— Нет, видали дураков?.. Сам себе жизнь портит.

— Не знаешь, не говори.

— А я ничего и знать не хочу. Дурак, и все. Безмозглая башка. Ну, я дрянь, пьяница, бузотер, безногий инвалид, кому я нужен? А ты! Красавец-парень — ну, немножко там нос подгулял, бывает, — но в общем парень-гвоздь. Капитан, гвардеец, член партии, ноги на месте, что еще надо? — Он долго, точно проверяя сказанное, смотрит на Николая. — И чего я только полюбил тебя, подлеца? Пес его знает почему. И видел-то всего три-четыре раза, а люблю. И хочется мне, чтоб все хорошо у тебя было. А ты вот не хочешь. Не хочешь, и все. Вбил себе в голову какую-то ерунду… — Он хватает Николая за голову и смотрит ему в глаза. — Ведь Шура ждет тебя. Понимаешь? Ждет.

— Так не ждут, — говорит Николай.

— Ждут, ждут… Ты ничего не понимаешь. Ждут!

Они долго спорят. Сергей убеждает. Николай упорствует. Никаких жен! Это он твердо решил. И завтра же пойдет к Шуре. Тянуть нечего. А то ерунда какая-то, муж не муж, жена не жена. Надо точку поставить. И он свободен, и она свободна. Сядет в поезд и — ту-ту — подальше отсюда. В Сибирь куда-нибудь? А? Поехали в Сибирь!

— Там холодно, не хочу. И вообще — ну тебя в болото!

— Тогда на юг, на Кавказ, в Баку. Я там четыре месяца в госпитале провалялся. Хороший город. И винограду — завались. И вина. И рыбы. Устроимся где-нибудь на рыбном промысле и заживем, как боги. И корешок у меня там есть. Хороший парень, в госпитале сдружились. И сестра у него красавица. В самый раз тебе. Чернобровая азербайджаночка, а глазища — во! Поженим вас, и родится у вас черноглазый такой парень, и будешь ты его качать на коленке, а я — сидеть рядышком и улыбаться, винцо попивать…

Сергей качает головой:

— Красиво все это, брат, да не про меня. Не умею я этого. А учиться поздно. — Он шумно вздыхает.

Стол полон окурков. Накурено так, что приходится открывать окно.

Часам к пяти Сергей говорит:

— Точка. Пора спать. Тика́й на свой тюфяк.

Николай вытягивается на тюфяке, прикрывается шинелью. Рядом ставит голубенький трофейный будильничек. Устанавливает его на одиннадцати. Пусть в одиннадцать разбудит. Он твердо решил пойти сегодня к Шуре. Кончать так кончать…

Только подходя к Шуриному дому, Николай подумал, что может ее не застать, — сегодня ведь демонстрация. Ну, ничего, он подождет. Сядет в той же самой кухне, где уже сидел когда-то, и дождется в конце концов. Торопиться некуда.

Он поднялся на третий этаж и постучал. Шура была дома. Он застал ее моющей пол. В подоткнутой юбке, стоя на коленях, она скребла ножом пол возле печки.

Николай вошел молча. За него громко постучала в дверь какая-то соседка и крикнула: «Шура, к вам!» Шура, не подымаясь, через плечо взглянула на вошедшего. Потом медленно встала, держа в одной руке нож, в другой — тряпку, сделала несколько шагов, и тут произошло то, что должно было произойти еще тогда, два месяца тому назад, в госпитале, — она заплакала.

Она ничего не сказала, она стояла посреди комнаты, с тряпкой и ножом в руках, с испачканным носом, и по щекам ее, совсем как у ребенка, катились большие прозрачные слезы.

Николай почувствовал, что у него щекочет в горле. Он шагнул вперед, притянул Шуру к себе и несколько минут смотрел ей в глаза — большие, сияющие радостью глаза, потом поцеловал их по очереди — сначала один, потом другой.

Часть вторая

1

Самое необходимое в жизни человека, без чего ее никак нельзя назвать счастливой, — это мир и благополучие в семье и удовлетворение работой. Во всяком случае, в известном возрасте оба этих жизненных условия необходимы.

Так