В сопроводительной записке Тигл беззаботно сообщил, что она "может представлять для вас интерес в общих чертах".

Сохранившийся в файлах Ламонта меморандум шокирует: это не что иное, как план подкупа всего мексиканского правительства. В начале записки приводится неприятная характеристика мексиканского национального характера: "Мексиканец, и особенно традиционный профессиональный политик Мексики, после четырехсот лет обучения руководствуется двумя доминирующими мотивами: первый - страх перед силой - физической силой; второй - стимул личной выгоды. . . . Апелляция к патриотизму или идеализму не воспринимается".

Далее безымянный автор утверждает, что применение силы обошлось бы слишком дорого, и в качестве движущей силы в Мексике осталась бы только материальная выгода. По его мнению, Обрегон был безвольным пленником партийных радикалов и не мог удовлетворить потребности своих алчных честолюбивых лейтенантов. Как же освободить его от их влияния? "Эту силу можно снять и вернуть самому президенту, только поставив его в такое финансовое положение, которое обеспечит ему господство. Деньги изменят его кабинет, переделают его конгресс, дадут ему господство над губернаторами и позволят ему отменить или изменить нынешние неудовлетворительные законы".

Для обеспечения Обрегона необходимыми средствами - и здесь в дело вступил Дом Моргана - автор меморандума предложил создать мексиканский банк, который бы маскировался под банк сельскохозяйственного развития, но существовал для того, чтобы предоставлять деньги в личное распоряжение Обрегона. Автор заключил, что деньги, распределенные в свободном порядке, дадут чудесные результаты: "Нежелательные элементы в его кабинете получили бы определенную сумму денег и были бы отправлены на желательные зарубежные посты. Обструкционистские радикальные элементы в его конгрессе могут быть удалены. Вскоре можно было бы убедиться, что радикальный дипутат превращается в спокойного консерватора, как только он получает в свое распоряжение собственность. . . . Такой банк вполне мог бы доминировать в финансовой и экономической жизни Мексики, а американские директора этого учреждения вполне могли бы поддерживать тесную связь с Вашингтоном".

В досье Ламонта нет ни ответа, ни продолжения. Возможно, он ответил устно. По всей вероятности, он был шокирован. Возможно, он счел молчание наиболее красноречивым выражением презрения или, по крайней мере, лучшим способом не раздражать важного клиента. Ламонт не был хористом в политике, но Дом Морганов сторонился откровенного мошенничества. Банк придерживался строгой политики, запрещающей выплачивать так называемые комиссионные, и обычно реагировал на подобные просьбы с холодным новоанглийским резервом. Меморандум Standard Oil дает возможность сравнить банк Моргана с удручающими стандартами американского делового поведения в Латинской Америке в 1920-е годы.

Последовавшие за этим мексиканские долговые переговоры начала 1920-х годов можно охарактеризовать кратко. Было несколько мимолетных побед, за которыми неизменно следовали новые дефолты и отчаяние. Изобретательность Ламонта никогда не могла дать более чем короткую передышку. В 1922 г. он заключил соглашение с министром финансов Мексики де ла Уэртой, которое принесло Обрегону признание США, которого он так жаждал. Соглашение требовало от Ламонта значительных уступок, в том числе снижения процентных выплат в течение сорока пяти лет. К началу 1924 года сделка была приостановлена. Помимо прочего, Мексика страдала от снижения добычи нефти, поскольку нефтяные компании мстительно переключились на более сговорчивую в политическом отношении Венесуэлу. В 1925 г. было достигнуто еще одно долговое соглашение - на этот раз первоначальный платеж составил всего 10,7 млн. долл. Банкирам, которые в свое время смело настаивали на полной выплате, пришлось довольствоваться все меньшими долями первоначальных кредитов. Когда позднее, в конце десятилетия, мексиканский долг был окончательно урегулирован, Ламонту пришлось вести переговоры не с мексиканцами, а с неожиданно находчивым противником - своим бывшим партнером Дуайтом Морроу, недавно назначенным послом в Мексике.

Уклонение республиканцев от ответственности перед миром открыло новые возможности для Дома Моргана. Прославляя предпринимателей и презирая политиков, администрации Хардинга, Кулиджа и Гувера нанимали финансистов, чтобы те представляли их на экономических конференциях. Этот шаг отражал культ 1920-х годов, в котором бизнесмены почитались как дальновидные решатели проблем, способные добиться успеха там, где не справляются политики. Новые настроения пришлись по вкусу партнерам Morgan Тому Ламонту, Дуайту Морроу и Расселу Леффингвеллу, которые считали себя финансовыми дипломатами и иногда подшучивали над своей технической некомпетентностью в более прозаических формах банковского дела. В 1920-е годы партнеры Morgan проводили огромное количество времени на зарубежных конференциях, служа легитимным прикрытием для республиканских администраций, которые были настроены более глобально, чем они хотели признать; таким образом, банк извлекал выгоду из изоляционизма, который он осуждал. Это было то же самое использование частных доверенных лиц, которое Вашингтон применял еще со времен первого китайского консорциума.

Если частные банкиры и обрели новый авторитет, то они разделили его с центральными банкирами, которые получили новую власть и автономию. Под эйфорией эпохи джаза скрывалось отчаяние. Население разочаровалось в политиках, которые втянули его в войну, а затем рассорились из-за репараций и послевоенной безопасности. Группа западных центральных банкиров надеялась преодолеть политический оппортунизм и сформировать банковскую элиту, придерживающуюся здравых экономических принципов. Они выступали за свободную торговлю и неограниченное движение капитала, за сбалансированный бюджет и сильную валюту. Своей задачей они считали поддержание финансовых стандартов и побуждение политиков к болезненным, но необходимым реформам.

Американским представителем этой тенденции был Бенджамин Стронг из Федерального резервного банка Нью-Йорка. Когда администрации Хардинга и Кулиджа отказались от лидерства в послевоенном восстановлении Европы, эта роль перешла к Стронгу, который был связным ФРС с центральными банками Европы. Стронг принадлежал к плеяде Морганов - он был потомком пуритан XVII века, среди его предков были богословы и президенты банков, а также сыном управляющего Нью-Йоркским центральным банком. Как и его друзья Морганы, Стронг сочетал консервативные внутренние взгляды с космополитической восприимчивостью к европейской мысли - настолько, что Гувер впоследствии упрекал его в "ментальном приложении к Европе". В связи с тем, что Стронг не мог напрямую кредитовать иностранные правительства, ему потребовался частный банк в качестве механизма финансирования. Он обратился к дому Морганов, который извлек из его покровительства огромную выгоду. Фактически дружба Моргана и Стронга стала причиной насмешек над любым представлением о новой Федеральной резервной системе как об ограничителе власти частных банков. В 1920-х годах реальная власть в системе находилась в новом флорентийском палаццо ФРС Нью-Йорка на Либерти-стрит.

Стронг был способен на большую теплоту и внезапный гнев. В отличие от спокойных партнеров Моргана, он был угрюмым и беспокойным человеком. Со своей второй женой он развелся, а в 1916 г. заболел туберкулезом, из-за которого ежегодно по нескольку месяцев не мог работать в банке. Возможно, в ответ на свои личные разочарования он стал страстно предан ФРС. Он пытался придать