А я не уверена, что это мне нужно. Я знаю, что в глубинедуши мне всегда хотелось услышать от мужчины обещание заботиться обо мне вечно,и прежде никто мне ничего подобного не говорил. В последние несколько лет яперестала искать такого человека и научилась сама говорить себе эти теплыеслова, особенно когда мне страшно. Но услышать их теперь от человека, которыйговорит так искренне…

Вот о чем я думала вчера ночью, когда мы с Фелипе уснули.Свернувшись рядом с ним калачиком, я размышляла, что с нами будет. Какие у насперспективы? Что делать с расстояниями, разделяющими нас, где мы будем жить? Неговоря уж о разнице в возрасте. Хотя, когда на днях я позвонила маме ипризналась, что встретила очень хорошего человека, но — «не падай, мам, —ему пятьдесят два», ее это совершенно не смутило. Она лишь ответила: «Нузнаешь, Лиз, у меня для тебя новость. Тебе тридцать пять». (Отличное замечание,мам. Такой древней старухе, как я, вообще повезло хоть кого-то найти!) Но, еслисерьезно, меня не пугает разница в возрасте. Мне даже нравится, что Фелипенамного меня старше. Мне это кажется сексуальным, это так., по-французски.

Так что же с нами будет?

И почему меня это волнует?

Неужели я до сих пор не поняла, что бессмысленнобеспокоиться о будущем?

И вот спустя какое-то время я отбросила все мысли и простообняла Фелипе, пока он спал. Кажется, я влюбляюсь в него. А потом уснула рядомс ним, и мне приснились два очень ярких сна.

В обоих была моя гуру. В первом сне она сказала мне, чтозакрывает ашрамы и больше не будет выступать, учить и публиковать книги. Онавыступила перед учениками в последний раз и сказала: «Я долго учила вас. Выполучили все, что нужно, чтобы стать свободными. Теперь пора вернуться в мир иначать жить счастливо».

Второй сон окончательно развеял мои сомнения. В нем мы сФелипе ужинали в шикарном ресторане в Нью-Йорке. Перед нами стояло вкуснейшееугощение — отбивные из барашка, артишоки, хорошее вино, — и мы веселоболтали и смеялись. Тут я посмотрела через зал и увидела Свамиджи, учителя моейгуру, который умер в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Но тут он былживой, собственной персоной в модном нью-йоркском ресторане. Он ужинал сдрузьями, и, похоже, им тоже было очень весело. Мы переглянулись через зал,Свамиджи улыбнулся и отсалютовал мне бокалом.

А потом этот усохший индийский старичок, за жизнь непроизнесший почти ни одного слова по-английски, очень отчетливо прошептал,обращаясь ко мне с другого конца зала:

Наслаждайся.

Я очень давно не виделась с Кетутом Лийером. Роман с Фелипеи попытки найти дом для Вайан положили конец нашим долгим бесцельным разговорамна духовные темы на крылечке. Я пару раз заезжала к нему поздороваться изавезти Ниомо фрукты в подарок, но как следует пообщаться не удавалось с июня.Правда, когда я пытаюсь извиниться перед Кетутом за свое исчезновение, он смеется,как человек, которому уже известна разгадка всех ребусов вселенной, и отвечает:

— Все складывается просто идеально, Лисс.

И все же я скучаю по старику, поэтому сегодня утром заехала,чтобы посидеть у него подольше. Он просиял, увидев меня, и как обычно сказал:

— Рад познакомиться!

(Я так его и не переучила.)

— Я тоже рада видеть тебя, Кетут.

— Ты скоро уезжаешь, Лисс?

— Да, Кетут. Меньше чем через две недели. Поэтому я ипришла сегодня. Хотела поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Еслибы не ты, я бы и не вернулась на Бали.

— Ты все равно бы вернулась, — ответил он безсомнения и без излишней торжественности. — Ты делаешь медитацию четырехбратьев, которой я тебя учил?

— Да.

— А медитацию, которой тебя научила индийская гуру?

— Да.

— Тебе по-прежнему снятся кошмары?

— Нет.

— Ты счастлива, что нашла Бога?

— Очень.

— Любишь своего нового бойфренда?

— Кажется, да. Да.

— Тогда ты должна его баловать. И он должен баловатьтебя.

— Хорошо, — пообещала я.

— Ты мой хороший друг. Лучше, чем друг. Ты мне какдочь, — сказал Кетут. («Не то что Шэрон…») — Когда я умру, приезжайна Бали, посмотришь мою кремацию. Церемония кремации на Бали — это оченьвесело, тебе понравится.

— Ладно, — снова пообещала я, растрогавшись чутьли не до слез.

— И сделай доброе дело. Если кто из твоих друзейприедет на Бали, пусть приходят ко мне за предсказанием по руке — у меня вкармане совсем пусто с тех пор, как взорвались те бомбы. Хочешь пойти со мнойна благословение младенца?

Так я и оказалась на церемонии благословения младенца,которому исполнилось полгода. В этом возрасте ребенок готов впервые коснутьсяземли. Балинезийцы не разрешают детям дотрагиваться до земли в первые полгодажизни, так как новорожденные считаются богами, посланными с небес, а богам непристало ползать по полу, где валяются обрезки ногтей и сигаретные окурки.Поэтому первые полгода детей на Бали везде носят на руках и боготворят, какмаленьких небожителей. Если младенец умирает прежде, чем ему исполняется шестьмесяцев, устраивают особую церемонию кремации, а пепел не хоронят на кладбище,так как считается, что ребенок так и не стал человеком, а был в своей жизнилишь богом. Но если ребенок доживает до полугода, проводится пышная церемония, егонаконец ставят ножками на землю, и малый становится одним из человеческой расы.

Сегодняшняя церемония состоялась в доме одного из соседейКетута. Благословляли девочку по прозвищу Путу. Ее родителями были красиваядевочка-подросток и не менее красивый мальчик столь же нежного возраста, внукдвоюродного брата Кетута или что-то вроде того. Ради церемонии Кетут нарядилсяв свое лучшее платье — белый атласный саронг, отороченный золотом, и белыйпиджак с длинными рукавами, застегнутый на все пуговицы, с воротником-стойкой.В таком одеянии Кетут стал похож на вокзального носильщика или дворецкого вроскошном отеле. Вокруг головы он обернул белый тюрбан. Кетут с гордостьюпродемонстрировал мне свои руки, унизанные золотыми кольцами и магическимидрагоценными камнями, — всего около семи колец. И все наделены волшебнойсилой. Еще у Кетута был медный колокольчик его отца, призывающий духов. Онпопросил меня побольше его пофотографировать.

Мы вместе пошли в дом его соседа. Он был довольно далеко, ичасть пути пришлось идти по людной главной улице. За четыре месяца на Бали я ниразу не видела, чтобы Кетут выходил из своего дому. И мне было не по себесмотреть, как он идет по шоссе, обгоняемый несущимися автомобилями и безумнымимотоциклами. Он казался таким маленьким и хрупким. Ему было совсем не место насовременной запруженной улице, среди ревущих автомобильных гудков. Мнепочему-то захотелось плакать, впрочем, я и так сегодня слишкомрасчувствовалась…