О, конечно, нет, не тебя так пылко я люблю! Но знать, чтопуля Никиты с минуты на минуту прервет жизнь человека, который сладостнонапомнил тебе того, которого ты именно что любишь… ой, нет, это невозможно! Этоже все равно что пережить гибель самого Игоря!

Amado mio…

Ну уж нет! Смотреть на это она не станет!

Что-то надо делать… но что, что же делать-то? Поднять крик?Но тогда уж точно словишь пулю от Никиты.

Бежать за помощью? Не с Алёниным, черт подери, французскимподнимать тревогу по поводу разборки двух киллеров! Пока уговоришь вмешатьсятугодума Мориса, запрограммированного на отъезд ровно в семь тридцать, можетслучиться непоправимое. К Жильберу бежать тоже бессмысленно – он, такоевпечатление, спит и видит, чтобы кто-нибудь убрал с его жизненного путикомпрометирующего кузена.

Делать нечего. Как всегда, приходится рассчитывать только насебя.

Рассчитывать-то рассчитывай, но что ты можешь сделать?Голыми руками Никиту Шершнева врешь, не возьмешь…

Алёна огляделась.

Дубинку бы, палку увесистую… А это что в траве валяется? Вотэто сучок… не сучок, а натуральный сук! Таким и убить можно!

Она присела на корточки и, не сводя глаз со спины Никиты,принялась выпрастывать из переплетений травы внушительный сук. Что-то чутьслышно прошумело в траве, и Алёна подумала, что, по законам кольцевойкомпозиции, сейчас самое время было бы появиться змее, подружке той, виденнойна дороге, и цапнуть за пальчик избыточно пронырливую писательницу.

Она отдернула было руку, как вдруг заметила на тропекакое-то движение.

Бог ты мой! Да ведь это Фримус вышел из дому и направляетсяк гамаку… идет прямиком под пулю.

Алёна рванула сук из травы и бросилась к Никите. Он успелуслышать ее шаги, но оглянуться не успел: сук обрушился на его голову… иразлетелся щепками. Он совершенно сгнил тут, в этом сыром саду!

Нет, был еще порох в пороховницах: свое дело сук все жесделал. Никита рухнул в траву лицом вниз.

– Прошу прощения, – пробормотала Алёна, немножкожалея, что он не обернулся и она не увидела напоследок его яркие глаза.Теперь-то уж вряд ли доведется…

Ага, ты еще помечтай о задранном свитере и загорелом животе.И еще о щиколотках Фримуса вспомни!

Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу ИванаКузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча,да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…

Ее затрясло.

От страха или от смеха? А может быть, от того и другоговместе?

Фримус подошел к гамаку и посмотрел на него со страннымвыражением, словно на старинного друга. Может быть, у него что-то с этимгамаком было связано, какие-то приятные воспоминания?

Интересно бы узнать, какие именно, но теперь уж вряд лидоведется.

– Алёна! – донесся издалека нетерпеливый голосМарины.

Господи милосердный!

Алёне показалось, что ее ледяной водой окатили. СейчасФримус ее увидит! Ой, нет, кажется, он ничего не слышал – повезло, но второйраз пытать удачу не стоит.

Бросив прощальный взгляд на Фримуса и еще один, столь жепрощальный, на Никиту, Алёна рванулась было в сторону дома Брюнов, но замерла.

А ружье?! Киллер Шершнев скоро очнется и доведет до концасвое черное дело!

Ну уж нет.

Если ружье висит на стене, оно должно выстрелить. А если оноваляется в траве?

Алёна наклонилась, схватила винтовку, мельком поразившись еелегкости и изяществу, и, снова пригибаясь, понеслась под сливами.

Проскользнула сквозь калитку, бросилась к дому… о господи,винтовку-то она куда тащит? Еще не хватало предстать сейчас перед Морисом иМариной вооруженной до зубов!

Ага, старый дровяной сарай, забитый дровами, нарубленными,такое впечатление, еще тем знаменитым предком Брюнов, из-за которого резкопоголубел очаровательный старый дом. Ну, дрова девяносто лет пролежали – может,еще сколько-нибудь полежат.

Алёна сунула в поленницу винтовку, не заботясь, чтонесколько полешек вывалились наружу. Уже не до гармонии в окружающемпространстве. Времени нет его гармонизировать!

Она подбежала к кухне как раз в ту минуту, когда Марина,нетерпеливо переминавшаяся на пороге, открыла рот для нового крика.

– О господи! – воскликнула она. – Где выходите? Морис уже пыхтит, как чайник! Скорее ставни!

Ставни! Алёна схватила одну створку, подтянула к себе, пыхтяот усилий, потом сомкнула с ней вторую, просунула в петли железный шкворень… Вкухне сразу стало темно, зато дом превратился в крепость.

Никакой на свете зверь, хитрый зверь, страшный зверь…

Марина и Алёна пронеслись через дом, словно за ними гналиськак минимум два хитрых, страшных международных киллера, и выскочили на крыльцо.Морис, стоявший возле автомобиля со спящей дочкой на руках, бросил на них убийственныйвзгляд.

– Экипаж к отплытию готов! – отрапортовала Марина,ныряя на заднее сиденье и протягивая руки – принять дочку.

Морис не удержался – усмехнулся. Он очень любил жену.

Лизочка спала без задних ног. Алёна пристегнула ременьМарине, потом села впереди. Морис запер дом, калитку террасы, уселся за руль.

– Ну, поехали? – спросил он, оглянувшись нажену. – Алёна, пристегнитесь. Вы ставни закрыли?

– Конечно!

– А садовую калитку?

– Коне… Конечно!

Господи! Про калитку-то она забыла! Но лучше откусит себеязык, чем признается в этом.

Возвращаться – плохая примета. Да кому она нужна, этакалитка, этот сад, эта замшелая поленница?..

Морис завел мотор.

Поехали!

Старые часы на церковной колокольне пробили один раз, чтоозначало половину восьмого.

– Прекрасно, – сказал Морис. – Аккуратность –вежливость королей!

О, можно вообразить, что творилось в эти минуты в моейбедной голове! Сколько нахлынуло на меня подозрений – самых ужасных, самыхпротиворечивых, самых пугающих!..