– Ради бога, придержите все те слова, которые, ячувствую, вот-вот сорвутся с вашего языка! – уныло сказал Никита. – Ясам готов произнести их и не раз произносил мысленно. Но я был вынужден сделатьэто, чтобы не потерять возможность исполнить наш уговор, чтобы сдержать данноевам слово, а также слово, некогда данное отцу Вики. Все это было под угрозой, аеще – моя жизнь и моя свобода. Вы прекрасно знаете, что после смерти Анны я нио чем так не мечтал, как о том, чтобы последовать за ней. Но я поклялся ейисполнить ту миссию, на которую она меня обрекла. Миссию высшего милосердия!Миссию помогать людям осуществлять то единственное право, которое делает ихподобными Богу: право выбора, жить или не жить – не беря при этом на душу грехасамоубийства. Вы знаете, я не верю ни в загробную жизнь, ни в рай, ни в ад. Мнене страшны выдуманные посмертные мучения, которые для вас, верующих людей,служат пугалом всю жизнь, вынуждая воспринимать жизнь как ненавистное,непосильное ярмо, которое человек обречен тащить даже против воли. Я с охотой,с готовностью брал на себя эту страшную, но почетную роль – роль Харона,проводника ваших душ в царство мертвых. И вот все это и впрямь оказалось подугрозой из-за моей неосторожности… Вы не должны судить меня слишком строго!Ведь в тот день, когда Настя увидела меня рядом с Гизо, я встретился с ним повашей просьбе. Отчасти вы виноваты в моем провале. Это вы хотели узнать, несможет ли ваша болезнь оказаться наследственной, не передастся ли она вашемуребенку, которого вы, возможно, успели зачать. Ну что ж, теперь вы знаете, чтоимя ваше будет жить в вашем ребенке – здоровом ребенке. Он будет здоров ибогат… и ваша жена тоже будет богата. И счастлива! Я верю, что Вика найдет своесчастье после вашей смерти, что она со временем забудет и меня. А я… как нипротивно, как ни стыдно мне признаться, я стал жертвой шантажа, самоговульгарного шантажа. Настя увидела меня с Гизо, да, это верно, но она сама недодумалась бы до тех выводов, которыми угрожала мне. Ей помогла другая женщина– ее зовут Мия, она сестра Максима. Оказывается, Анна была слишком откровенна сним, с этим мальчишкой… Господи, она любила его, как же она любила его! –простонал Никита, и я услышала какой-то щелчок, словно он в отчаянии уронил трубкуна рычаг. Но нет: его голос зазвучал снова: – Мне кажется, даже в те времена,когда она душу дьяволу готова была заложить ради нашей любви, когда для нее всесредства были хороши, лишь бы заполучить меня, она и вполовину не была таквлюблена в меня, как в него! Именно поэтому ее последним желанием было –умереть в его объятиях, а не в моих… Ну что ж, не мне винить ее за то, что онаоткрыла ему нашу тайну, нашу мечту: дать людям право выбора времени, места испособа своей смерти, если жизнь вдруг станет невыносимой, – милосердноговыбора, которого они лишены религиозными узаконениями. Однако он рассказал обэтом сестре. Эта мужененавистница обладает отнюдь не женским, а поистинемужским умом. После смерти Анны и Максима она мигом связала концы с концами! Ипоняла, как можно отомстить мне, в коем она безошибочно видела убийцу своеголюбимого брата, а заодно – как устроить счастье своей безответной подруги,которую она развратила, растлила… и навязала в жены мне. Я никогда не ждал отжизни награды, но и такой кары я от нее тоже не ждал!

Я слушала этот отчаянный монолог так, как слушают в театреоткровения героев. Вроде бы чувства и схожи с чувствами зрителей, а все же естьв них что-то нереальное… именно поэтому все время помнишь: это всего лишьтеатральное действо, такого в жизни не бывает, не может быть! Но как же ныломое сердце от того, что при всем при том я чувствовала: Никита не лжет ни однимсвоим словом, каждое его признание выстрадано, вымучено, каждое подсказано егоизраненной душой. И как же, Господи, как же мне было жаль его! Жаль впервые вжизни. Я всегда видела в нем ледяного, надменного, бесстрашного героя, а он… аон, оказывается, был всего лишь усталым, запутавшимся человеком, которыйвзвалил на свои плечи все грехи мира и намерен прожить жизнь, согнувшись подэтим непомерным грузом, а все потому, что такая безумная фантазия пришлаоднажды в голову женщине, которую он любил, но которая не любила его…

Мне хотелось подойти к нему, обнять за плечи, повернуть ксебе, ласково заглянуть в глаза, чтобы он понял: я все понимаю, я прощаю емувсе, даже смерть моего отца, даже вмешательство в мою жизнь, даже будущуюсмерть моего мужа… Я люблю его вопреки всему!

Я вздрогнула, ощутив чьи-то руки на своих плечах. Повернулаголову. Робер-Артюр-Эдуар Ламартин, мой муж, стоял, обнимая меня сзади, изаглядывал мне в лицо, приподняв, по обыкновению, одну бровь…

Так вот что за звук это был! Не Никита положил трубку, аРобер, который, наверное, услышал мое взволнованное дыхание и подошел ко мне,беззастенчиво подслушивающей.

Итак, он знает, что мне теперь все известно. Что же онсделает?..

А ничего он не сделал, кроме того, что продолжал обниматьменя, так что мы теперь вместе, голова к голове, слушали окончание монологаНикиты:

– Мне пришлось исполнить их требование. Если бы яотказался… если бы я отказался, они, эти две распутницы, пошли бы в полицию,только и всего. Мы с Гизо оказались бы за решеткой, но я думал не только о себе– я думал о несчастном Ховрине, который желал только одного: умереть на могилеАнны, я думал о вас, Робер, ищущем в смерти спасения от нестерпимых болей, ядумал о многих и многих других людях, которым предстоит прийти ко мне заисполнением своего последнего желания и которым я помогу, помогу, потому чтоверю в их право иметь это желание!

Он замолчал, тяжело переводя дыхание, и, не слыша ответа,взволнованно спросил:

– Вы слышите меня, Ламартин? Алло!

Муж заговорщически улыбнулся и вынул из моих рук трубку.

– Я слушаю вас, – дружески сказал он. – Я всепонимаю, Никитб, успокойтесь. Каждый может стать жертвой обстоятельств, скоторыми невозможно справиться, кому это знать лучше, чем мне! Именно поэтому ятак хорошо вас понимаю. Прощайте, Никитб. Вам уже пора на вокзал, а я оченьустал сегодня. Мы продолжим этот разговор потом, после вашего возвращения. Иможет быть… может быть, я и впрямь попытаюсь последовать вашему совету:попытаюсь еще немного потерпеть эту жизнь. В самом деле, не так уж она и плоха…

И, не слушая Никиту, который еще что-то говорил, Роберположил трубку. Потом еще крепче прижал меня к себе, и я впервые ощутила, чтогубы его целуют меня не просто ласково и нежно, но с истинной любовью истрастью.