– Что? – спросила она.

В ответ я просто покачал головой:

– Окойо говорит, ты полностью поправишься.

– Конечно поправлюсь, – отрезала Валка. – Лорд Марло, вам от меня так просто не избавиться.

Моя улыбка померкла. Я решил, что это намек на Селену.

– Ты ведь не думаешь, что это…

Я не смог договорить, не смог закончить мысль: «Ты ведь не думаешь, что это подстроил я?»

– Нет же! – Валка поняла мои эмоции и мысли, и на ее лице отразился ужас. – Кровь моих отцов, Адриан! Как ты можешь допускать такое?

Мой ужас сменился стыдом, но в кои-то веки я был рад этому неприятному чувству. Валка не знала, куда поставить питьевую колбу, и я ее забрал. Молчание было неловким, хрупким и усыпляющим. Я посмотрел на свои пальцы, вспомнил сон и то, как замерцали руки, когда я повернулся к отрубленной голове. Покрутил родиевое кольцо Аранаты с кроваво-красным камнем, поблескивающим в ярком свете медики.

– Адриан… – нарушил тишину слабый, далекий голос Валки. – Никогда больше так не думай. – Она говорила жестко, а взгляд ее был добрым.

Я всхлипнул, но тут же подавил желание заплакать.

«Горе – глубокая вода», – раздался в голове привычно спокойный голос Гибсона.

Но я чувствовал не горе. Облегчение? Я разом вспомнил другую постель, другую жертву. Вспомнил, как моя рука была пленницей корректирующей шины, язык пересох и едва ворочался, а Гибсон присматривал за мной. Старик не отходил от меня несколько дней.

Вечный стоик.

Схоласты изображают из себя бесстрастные машины, не способные чувствовать, – но это неправда. Какими бы они ни были дисциплинированными, натренированными, схоласты остаются людьми. Они способны разделить наши чувства, нашу боль, хотя им этого и не хочется.

Боль мне причиняло не горе, а любовь.

«Любовь пожирает», как говорится.

Я так не считал. Любовь – это ответственность, долг, но не тяжелая ноша. Любовь – это честь, служение, если угодно. Клятва.

И я поклялся:

– Тех, кто это устроил, ждет смерть.

Возможно, в другой ситуации Валка одернула бы меня. Раньше она была склонна выказывать презрение за то, что я дрался из-за нее. Но теперь она улыбнулась и взяла меня за руку, словно благословляя. Так правители посылают на подвиги своих верных рыцарей.

– Целью были мы оба, – сказала она, впиваясь ногтями в мою ладонь. – Я рада, что тебя не было на корабле.

– Лучше бы был, – ответил я. – Может, все закончилось бы по-другому.

– По-другому не значит хорошо, – возразила она, хмурясь. – Будем благодарны, что не случилось худшего.

Теперь она сжимала мою ладонь нежнее. Она была права. Неизвестно, как бы все обернулось, будь я рядом. Исход мог зависеть от мелочей. Валка могла бы оказаться не в медике, а в морге. Или я. Или мы оба.

Тишина, словно вода, заполнила пространство между нами. Мы сидели бок о бок.

– Думаешь, это твоя принцесса? – спросила Валка после продолжительной паузы.

«Моя принцесса», – подумал я, но вслух лишь спросил:

– Селена?

Глаза Валки ярко вспыхнули. Как я мог воспринимать их как обычные человеческие глаза?

– Устранение соперницы. Возможно, нож не предназначался тебе.

– У тебя нет соперниц, – ответил я, желая ее ободрить.

Не сработало.

– Скажи об этом ей, – ответила Валка. – Может, она ревнива?

– Не думаю, что Селена…

– Значит, она теперь «Селена»? Адриан, подумай. Она знала, что ты не на корабле. Она вызвала тебя. Трудно представить лучшую возможность избавиться от меня.

Я сглотнул и поджал губы. Она мыслила здраво, но мне было неприятно это слышать.

– Прости, что допустил такое.

– Ты не виноват.

– Виноват! – резко ответил я и сквозь годы вспомнил, что́ она сказала мне давным-давно на Эмеше. – Это касается не меня, а нас. Но происходит это с нами из-за меня.

Валка обладала идеальной памятью. Она лучше меня поняла, на что я намекаю.

– Может быть, – сказала она, – но это не ты принес в каюту нож. – И снова сжала мою руку.

Я не мог отвести глаз от аппарата на ее груди, от черной коррекционной ленты на щеке и предплечье, от медицинских голограмм, отмечающих ход ее восстановления и заживления раненого легкого. Я не мог избавиться от мысли, от зловещей, ранящей меня уверенности в своей ответственности за случившееся.

«Я всему виной, – думал я. – Мой сон. Мои амбиции».

Лучший мир.

Каким он должен быть? Когда-то я думал, что лучший мир – это тот, где люди и сьельсины живут в согласии. Теперь я был уверен, что это невозможно, а если и возможно, то ни к чему хорошему не приведет. Сьельсины были чудовищами, но разве люди лучше? Жалкие, подлые, неблагодарные. Я принес им головы двух сьельсинских князей и одного генерала-вайядана. Добыл информацию о союзе между сьельсинами и варварами-экстрасоларианцами. Сражался за них на десятке с лишним планет.

И за все мои труды мне отплатили ножом, почти попавшим в сердце женщины, которой я дорожил больше всего на свете.

– Улыбнись, – почти строго сказала Валка. – Я жива.

– Давай улетим, – произнес я, уставившись в пустую белую стену за ее спиной. – Прямо сейчас. Угоним корабль и улетим.

– Ты и сам понимаешь, что это невозможно, – покачала она головой.

Я слабо, безжизненно усмехнулся:

– Невозможно. Нас больше не выпустят с Форума. Я буду сидеть здесь, как сказочная принцесса. Может, меня даже в башне запрут. Или прикуют к кровати.

– Адриан, прекрати! – пронзила меня взглядом Валка.

Мне вдруг стало стыдно. Меня словно окунули головой в холодную жижу стыда. Я нес чепуху. Ныл. Мне уже давно было не тридцать, и я не должен был вести себя как ребенок.

– Что собираешься делать?

– Бандит с Аристидом выясняют, как эта штука попала на борт, кто и как ее пронес. Составлю список врагов и начну прорабатывать. Распутаем загадку сразу с двух концов.

Валка так долго ничего не отвечала, что я решил было, будто она снова заснула под воздействием анестетиков. Но ее глаза были открыты, пусть я и не знал, что она видела этими стеклянными шарами. Мне было знакомо это выражение, этот пустой отсутствующий взгляд. Взгляд человека, погрузившегося в воспоминания. Да, она копалась в своей памяти, но ее память была гораздо лучше моей, лучше, чем у самого натренированного схоласта. Валка ничего не забывала. Благодаря устройству, притаившемуся в мозгу с обратной стороны этих ярких, как самоцветы, глаз, она безошибочно могла вспомнить все, что когда-либо видела, узнала или испытала.