Анастасия мчалась по следам, остальные осторожно шли, боясь укусов мёртвых змей.

Авры отступили на десять шагов, и Данучи с Анастасией остановили свой бег, как только переступили последнюю змею.

–Нам есть куда отступать, – поделился с ней мыслью, ничуть не запыхавшись от пробежки и затем обратился к ней. – Ты готова?

Чёрный меч померк в женской руке, но прежний страх испарился, улетел пугать собой атмосферу. Однако, на вопрос о готовности ответа не нашла.

–Чтобы идти первым в бой, нужно быть готовым умереть! – высокомерно заявил Данучи и глядел на неё свысока.

–Ты ищешь смерти, но я не дам тебе её найти!

«Что за женщина?» – подумал он, но мыслей не озвучил, лишь яростно взглянул на войско авров, конца которого не видно и закричал им:

–В вашем войске нет лидера! Вы обречены на поражение!

Внушить поражение легко, особенно, устами мастера, но сработает ли, покажет, лишь битва. Он бросился в их густоту под собственный рык, Анастасия за ним, то же самое сделали и их воины, только с заметным промедлением, словно от этих нескольких секунд зависела их жизнь.

Гости из другого мира парили над ними, не слышали их слов, но Арлстау всё также был виден всем, и в аврах вызывал тревогу. По его мнению, авры боялись его, потому не нападали, а растоптать змей, которых сами же убили, ещё как могли…

Короткий разбег, прыжок, и враги попадали от мощи двух мечей Данучи. Два меча лучше, чем один, потому художник беспощаден. Швырял тела, кромсал щиты и шлемы комкал под ногами, и никто, то ли не понимал, как укротить этого зверя, то ли боялся это сделать.

Один из воинов был пронзён клинком и поднят вверх, как трофей, другому отрубил руку по локоть – не было в нём жалости, не было в нём веры, что рубит свой народ, а не чужой.

–Вы все трупы! Все! – кричал на них Данучи, и войско сжалось, подобно беззащитному котёнку и испуганными глазками внимало его гнев, пропитанный безумием!

Потерь у авров больше, но их слишком много – сложно биться, когда не знаешь, в каких краях закончится твой враг. Авры не старались драться, стремились прорваться к водопадам. Одному удалось пробраться, даже до деревьев, да и то он куда-то исчез…

В какой-то момент Данучи почувствовал сильнейший удар в грудь и упал на колени. Оглянулся по сторонам, а рядом месиво, и стоять на коленях не время, но он не мог подняться, не было сил. Доспехи в бой не одел, остался в рубахе. Взглянул на грудь, а на ней красовалась глубокая рана, но не кровоточила.

Странное чувство схватило его за всё живое, что было в нём. Данучи заскулил, как пёс и начал ползать по почве. Он был насквозь, до кончиков волос пропитан липкой кровью и пачкал ею белизну.

«Что же я творю?», – спросил он себя, но ответить не мог, ведь всё вспомнил – как детство провёл, как родился, как дом свой с миром оставил и, как врагом в него вернулся потом.

Вспомнил всё, что ему не хватало, и боль души не стала ждать, явилась показать ему, как нужно слёзы лить о горе!

Загадочная рана, появившаяся из ниоткуда не только вернула воспоминания, но и пробудила в нём совесть, жалость, сочувствие, сострадание ко всему и ненависть к себе.

Данучи поднялся на ноги и зашагал прочь с поля боя, махнув Анастасии, что пришло время отступать…

Бой длился два часа, хоть всем казалось, что двенадцать. Войско Данучи разгромило «трёхметровых монстров», но тех не уменьшилось, а людей стало вдвое меньше.

Люди отступили победителями, но на губах нет привкуса победы, а авры вновь «спрятались» за змеями и снова не решались наступать на них.

Кто-то убит, а кто-то безнадёжно ранен, в живых вновь возродилась пустота – чаще всех в этом мире встречается. Все понимали, что это ещё не всё, и самое страшное впереди, и надежда в душах не сияла.

Художники бездействуют, а люди без них уже ни на что не способны!

Полководец бежал через трупы, не спотыкаясь и не падая, и, явно, не для пышных поздравлений. По его стопам следовал воин, держа в руках не окровавленный меч, а белые полотна. Видимо, не устроила полководца такая война, раз бежит умолять художника о чём-то большем.

«А чего он ждал, когда начинал её?!». Начал он войну, ещё ничего не зная о художнике, но чувствуя, что авры во всём опередили человека – даже в человечности. Непоколебимо был уверен, что ему по силам победить весь мир, а сейчас желает закончить всё чужими руками. Как-то это неправильно, не по-императорски. Да и императором он не был…

–Следующего боя мы не выдержим! – воскликнул он, глядя с двояким беспокойством на странный шрам, что выглядывал сквозь рваную рубаху. – Ты ведь знаешь это! Для чего ты это делаешь?

–А для чего тебе война? – парировал художник.

–Разве, ты не понимаешь, что мир нельзя делить пополам, что авры здесь лишние? Мир должен принадлежать лишь людям!

–То есть, по-твоему, высшие силы, которые создали авров, ошиблись?

–Да, Боги ошиблись! – уверенно ответил полководец.

–Скорее, мы здесь лишние, а не они, и наше место в каком-то более скверном и жестоком мире.

Полководца уже раздражало всё в художнике, поглядывал на шрам, что на его груди и думал, как убить…

–Поэтому ты решил уничтожить моё войско?

–Его уничтожил ты, а не я! Оставь полотна и уходи, я исправлю твои ошибки…

–Что ты задумал, художник? – сквозь зубы спросил тот.

Полководец сверлил его неоднозначным взглядом – то ли ненависть вновь в нём проснулась, то ли страх, вдруг, куда-то исчез. Это не столь важно – Данучи уже видел его пешкой, а не королём. Не возвестил об этом, но заставил дрожать полководца одной лишь мыслью.

Анастасия бесшумно подошла к художнику, но при отце не сказала ни слова, дождавшись, когда тот недовольно покинет их.

Они остались вдвоём, точнее, вчетвером – их двойники стояли рядом.

Ни люди, ни авры уже не глядели на Арлстау, как на врага или союзника. Видели в нём судью их войны, а не участника.

–Здесь не только войска авров, – обратилась к обоим художникам дочь полководца. Здесь весь их народ – женщины, дети, старики. Неужели, вы допустите, что сегодня они умрут?

Её слова, словно сжали в кулак души художников и раздавили бесцеремонно и жестоко.

«Что же ты наделал!», – воскликнули мысли Данучи и жгучим кнутом ударили по лицу. Самобичевание не его