только снаружи, а внутри… внутри теперь звучал ничем более не тревожимый храп. Отец даже голову не повернул на цокание копыт уходящих лощадей. Казалось, даже если бы все они вдруг встали на дыбы и заржали, он бы и тогда не проснулся.

Всё, теперь можно было приступать. Руки Инто вдруг похолодели. Действовать нужно было быстро и не раздумывая, иначе была велика вероятность, что секундное замешательство разбудит в нем совесть, потом страх и нерешительность, и тогда пиши пропало.

Нет. Нужно действовать.

Он вышел из конюшни, огляделся и прислушался. Нет, людей нигде не было. Как странно. Обычно, что внутри замка, что снаружи, людей всегда было полно. Даже сам Инто вместе с другими конюхами в это время чистил сёдла или играл в карты с Беном, а сейчас вокруг не было никого, ни души. Может быть, так боги говорили ему, что согласны с его решением, с его планом, и потому помогают ему, разогнав всех свидетелей? Он посмотрел на небо. Может быть, и так.

Пора.

На стене Ласской башни горел зажжённый факел. Инто, едва сдерживая невероятное волнение, вынул его из держателя. Беспокойный огонь плевался яркими искрами, словно тоже поддакивая его идее. Страшной идее, которая, когда он очнётся от наития, будет преследовать его в ночных кошмарах. Но отступать было нельзя.

Будто почувствовав неладное, кони зашумели и сбились в кучу.

– Не бойтесь, – прошептал Инто, подняв факел повыше, и вошёл в конюшню. Или пан, или пропал.

Первым он поджёг сено в соседнем от спящего отца загоне, воткнув факел так глубоко в кучу, что горящая головка ударилась об пол. Сухая трава загорелась очень быстро, мгновенно захватив новые и новые участки. Потом он проделал то же самое со вторым загоном на противоположной стороне и поджёг тот, что рядом, потом отступил, словно любуясь. Нет, не смотреть на отца. Никогда не смотреть. Не человек это, не человек. Нелюдь. Так ему стало проще думать об убийстве. Инто никогда не мог заподозрить себя в подобной кровожадности, но сейчас… Словно там, внутри его в общем-то светлой души, вдруг поднял голову злобный демон с чёрными глазами, тот, что всё это время спал внутри, трепеща перепончатыми крыльями дракона. Каждая жила налилась раскалённым свинцом. Да, так тебе и надо. Рука сама бросила факел в середину, на кучу овса, который тут же схватился жаром и отрезал запертому в глубине пламенеющей конюшни Гурту путь наружу. Стало очень светло, воздух наполнился гарью. Инто улыбнулся какой-то нервной дрожащей улыбкой и побежал к выходу.

Его руки, холодные и липкие, не слушались, пальцы стали ватными, бесчувственными, но он навалился на тяжёлые ставни ворот, закрыл и перекрыл их деревянной балкой. Внутри разрасталось пламя, ярость которого была едва ли сопоставима с той, что бушевала в сердце самого поджигателя. Огонь становился всё больше и свирепее, пожирая всё, до чего мог дотянуться. Густой едкий дым валил из всех щелей и из-под крыши. Довольно быстро пламя перекинулось на второй этаж, где хранились пучки запасённого сена, и крыша вспыхнула, будто внутри взорвался котёл с маслом, превратив позднюю ночь в полдень. Сердце Инто бешено колотилось о рёбра, воздуха не хватало.

«Теперь он сдох. Не умер – сдох, как ему и подобало. Сдох навсегда, и мать теперь свободна».

При одной только мысли об обгоревшем трупе отца Инто испытал странное чувство эйфории вперемешку с жуткой горечью и восторг, приправленный гневом, – перемежаясь, они, вопреки своему противоречию, дали Инто ощутить всю сладость осуществившейся мести, о которой он мечтал всю сознательную жизнь. Инто вытер с лица злые слёзы и потянул Ситри за узду. Теперь он был свободен.

И вдруг он почувствовал удар! Резкий и безумно болезненный. Его голова дёрнулась назад, во рту появился мерзкий привкус крови, он утратил равновесие и упал.

Последним, что он увидел перед тем, как потерять сознание, были бегущие в суматохе к месту пожара слуги, мечущийся в испуге Багрян и сапог с металлической подошвой, которым Сеар прижал его голову к земле. А потом… потом все, кто находился во дворе, услышали крик, доносящийся из запертой конюшни. То был не вопль пьяного мужика, который проснулся, окутанный пламенем.

Это был крик ребёнка.

– Я надеюсь, ты не думаешь, что можешь вот так всё оставить?

Теабран напряжённо всматривался за окно. Петра подошла к сыну.

– Дорогой, ты меня слушаешь? Ты последнее время ужасно рассеянный.

– Слушаю, мама, – выдавил из себя король, не скрывая, что предпочёл бы сейчас остаться один, чем выслушивать тираду матери в пользу казни и доводы советника против неё.

Из окна его покоев не было видно, как слуги продолжают разбирать пепелище, оставшееся от совсем недавно полыхавшей конюшни, зато была слышна вся возня, бабьи слёзы и ругань дворовых мужиков, которые ворочали сгоревшие балки.

– Тогда ответь, – настырная женщина не желала оставить сына в покое. – Мы все ждём.

– Ваша светлость, – вежливо попытался притормозить Петру в желании поскорее закрыть вопрос правосудия сэр Виллем. – Я считаю, что лучше дать Теабрану некоторое время на раздумья. Вопрос всё же сложный, чтобы решить его за пять минут.

Петра всплеснула руками:

– Господь всемогущий, что же сложного он такого решает? В том хлеву…

– В конюшне, – исправил Петру советник, что было для него весьма смело, потому что она не любила, когда её прерывают или тем более исправляют. Но, тем не менее, с достоинством выдержав убийственный взгляд матери короля, сэр Виллем исправил её снова: – Это была конюшня, ваша светлость.

– Это неважно, советник. Что бы это ни было, сейчас это куча обугленного дерева, которую слуги разбирают уже шесть часов. Милый, – она снова обратилась к сыну, – я не понимаю, почему ты медлишь? Этот мальчишка хотел украсть коня, совершил поджог. И это не была случайность – он перекрыл ворота, чтобы те, кто находился внутри, не могли оттуда выбраться и сгорели.

– Ваше величество, – снова взял инициативу в свои руки сэр Виллем, – Влахос провёл допрос виновного. Он не отрицает, что собирался покинуть Туренсворд и украл для этого лошадь. Он не отрицает и то, что собирался убить своего отца, но прошу отметить, что это решение было вызвано тем, что тот подвергал его и его мать систематическим побоям, которые подтвердили все слуги и о которых был прекрасно осведомлён и сам Влахос.

– Ну и что? – всплеснула руками Петра. – При чём здесь это?

– А при том, ваше величество, – настоял уже чувствующий себя адвокатом обвиняемого советник, – что во всех цивилизованных обществах подобные вещи рассматриваются как смягчающие обстоятельства. К тому же юноша был выбит из колеи и тем, что наш король упразднил тавромахию, в которой он собирался принять участие в следующем году, что опять же следует из свидетельств слуг. Прибавьте сюда побои, постоянные унижения, обиды. Опять же, повторюсь, я не оправдываю его действия, но всё это могло спровоцировать юношу на необдуманные действия, которые привели к фатальным последствиям. Шеной, Кантамбрия, Мраморная долина – в законах всех этих частей Ангенора есть сноска, указывающая на подобные вещи. Ваше величество, вы, в отличие от самрата или постула, тоже возглавляете цивилизованный народ с цивилизованными законами. К тому же прошу учесть, что этот мальчик, несмотря на свой злой умысел расправы с отцом, не знал, что в одном из стойл находился ребёнок.

– Кто это был? – спросил Теабран, не отворачиваясь от окна.

– Да какая разница? – будто оскорбилась этим вопросом Петра.

– Кто? – повторил король уже более жёстко. Мать обиженно замолчала.

– Флавия, – ответил сэр Виллем, подсмотрев записи протокола дознания. – Дочь Иларха и Делии, она работает на кухне. Девочка часто сбегала в конюшню на ночь, с тех пор как её отца заперли в темнице.

– Бедняжка вся обгорела, – вдруг запричитала Петра, сомкнув руки в молитвенном жесте. –