Какой ужас! Когда Сеар бросился в огонь и вытащил её во двор, вся её кожа покрылась волдырями и слезла. Бедное дитя мучалось два часа прежде, чем умереть на руках собственной матери! И ты ещё думаешь, нужно ли наказать человека, который сотворил с несчастным ребёнком такое?

– Минуту назад ты даже не знала её имени, – усомнился в искренности сожалений матери король.

– Опять же повторю, – снова взял слово Виллем, – Инто не знал, что в конюшне есть кто-то ещё, кроме его отца.

– Можно подумать, это как-то смягчает его вину, – Петра махнула рукой на докучающего ей советника.

– К сожалению, нет, не смягчает, – сохранял абсолютное спокойствие сэр Виллем. – Но я бы поостерёгся выносить вердикт на основании эмоций.

– Вердикт вору, поджигателю, отцеубийце и детоубийце!

– Мама, замолчи! – прикрикнул на мать Теабран.

Петра снова замолчала, предавшись мрачным раздумиям. Личные покои короля впервые за час погрузились в тишину, прерываемую только звуками снаружи и шелестом листов с протоколом дознания виновника происшествия.

– Сколько ей было? – прервал тишину король, вернувшись из глубоких размышлений.

– Ей было пять, – ответил сэр Виллем, снова заглянув в записи.

Теабран молча кивнул. Cоветнику очень не понравился этот молчаливый жест. Веяло от него недоброй решимостью, будто где-то в глубине самого существа короля вдруг качнулась невидимая чаша весов.

– Ваше величество, – опасаясь, что Теабран уже принял решение, советник встал и подошёл.

– Да?

– Я считаю нужным напомнить вам о ещё одном инциденте, который имел место быть в стенах Туренсворда и который не привёл ни к какому решению с вашей стороны в отношении правосудия.

– Это какой же такой инцидент? – Петра, почувствовав, что может проиграть спор не столько за вердикт, сколько за право влияния на сына, вскочила с кресла и тоже подошла к Теабрану. Король, почувствовав себя прижатым к окну, обернулся.

– Какой инцидент? – по его телу прошло неприятное напряжение, потому что он знал, о чём говорил сэр Виллем.

– Тот самый, который имел место быть между их высочеством и юным виночерпием, которого после коронации вынесли из покоев вашего ребёнка, всего изрезанного ножом. Конечно, вы приказали хранить эту жуткую историю в тайне, поэтому ничего удивительного в том, что уже утром о ней было известно всем слугам и придворным. Но что вы сделали с Дитя, ваше величество?

Король хранил тягостное молчание.

– Советник, как вы смеете? – возмутилась Петра, положив руку сыну на плечо с тем властным видом, будто сэру Виллему вообще не было места рядом с королём во время принятия им решения. – Это совсем другое.

– Несомненно, другое, – едва заметно поклонился ей в знак своего почтения сэр Виллем. – Ведь в том случае убийцей был ребёнок короля, а в этом – конюха. Ваше величество, я прекрасно понимаю, почему вы не осудили Дитя, и я понимаю, какое решение вы вынесете сейчас в отношении этого мальчика, как и знаю, что не смогу вас переубедить, но я прошу лишь об одном – учтите при принятии решения, к каким последствиям оно может привести. Истории слишком хорошо известны случаи, когда подобное неравенство в одинаковых, по сути, вопросах приводило к катастрофе.

– Не говорите ерунду! – закатила глаза Петра.

Теабран молчал.

– Холодные острова, – решительно отрезал сэр Виллем. – Вы ещё были слишком малы, чтобы слышать об этой истории, если вообще появились на свет. Юный граф Алмен Блэйк, младший брат Рокстона Блэйка, убил служанку, которая не дала ему себя изнасиловать, за что был прощён своим отцом. Конечно, само собой, об этом случае узнали все приближённые, а за ними и горожане. Спустя неделю сын местного свинопаса изнасиловал и утопил в колодце дочку молочника, за что и был повешен спустя двое суток, после того как его поймали. А спустя сутки к графу в замок ввалилась целая толпа взбешённых крестьян с лопатами и вилами во главе с отцом той самой девочки, которая погибла от руки Алмена Блэйка, и учинила самосуд, загнав сына графа в одну из комнат замка и перерезав ему горло. Когда палач приводил в исполнение приказ отца и отрубал головы этих «судий– повстанцев», ни один из них не высказал сожаления о том, что они отомстили за смерть девушки, потому что они «свершили правосудие, на которое их граф оказался не способен».

– Советник, вы угрожаете моему сыну? – Петра ещё сильнее вцепилась в плечо Теабрану, чем заставила его даже поморщиться.

– Ни в коем случае, – Виллем поднял обе руки в знак капитуляции. – Просто предостерегаю вас, ваше величество. Много людей знают о преступлении Дитя, как и о том, что сделал Инто, но одного из убийц вы помиловали, потому что он Роксбург, а второго, несомненно, казните. Не так давно вы взяли на себя ответственность выносить судебные решения, подписали соответствующий указ, поклялись, положа руку на «Четырёхлистник» при трех свидетелях и при прелате, что будете честным судьёй. Я ни в коем случае не диктую вам, что делать, ваше величество, и какое решение принять, я лишь прошу учесть все обстоятельства и опыт подобных дел.

– Вы можете быть свободны, – тихо произнёс король, не глядя на друга. Советник молча поклонился, оставил на столике записи протокола дознания, и вышел.

– Милый мой мальчик, – Петра бросилась к сыну и сжала его в тугих материнских объятиях.

– Мама, ослабь хватку, ты меня задушишь.

Сбитая с толку мать отступила. Теабран, всё такой же понурый, отошёл к кровати и сел.

– Сынок?

– Мама, я хочу побыть один.

– Ты меня не выгонишь, – властным тоном Петра пресекла попытку сына к бунту, но сразу его смягчила и села в кресло напротив. – Дорогой, что с тобой?

Теабран посмотрел на мать, ожидая увидеть в её лице понимание.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что Виллем прав? – Петра вдруг выпрямилась, как струнка, и захлопала глазами. – В чём же он прав? Ах, милый, советник совсем задурил тебе голову. Дорогой, этот мальчик – вор, поджигатель и убийца. Ты принял правильное решение.

Король бросил на мать взгляд, исполненный такой отчаянной злобы, что она сразу замолчала.

– Мама, я не хочу никого убивать, как ты этого не поймёшь?

– Я тоже, милый, я тоже не хочу! Но послушай меня, Теабран! – Петра встала перед сыном на колени и стиснула его руки так сильно, что его пальцы покраснели.

– Мама?

– Посмотри на меня. Я сказала, смотри на меня!

Лицо Петры вдруг стало жёстким и невероятно подурнело.

– Ты мой сын, Теабран, и, может быть, я тебя даже люблю, но я терпела унижения от Улиссы не для того, чтобы вытирать тебе сопли!

– Мама?

– Я никогда не скрывала от тебя, что я ненавидела твоего отца.

– Мам…

– Когда мать узнала, что Эссегрид будет гостить в Озёрном замке, ничто не могло её остановить, потому что она решила, что должна нас свести. Он был грузен и вечно пьян. Когда она подложила меня под него, мне было всего тринадцать. Я до сих пор с ужасом вспоминаю нашу первую брачную ночь. Как он навалился на меня, как медведь, смердящий пивом и вином. Как прижал к кровати, тёрся о меня, целовал влажными губами, уверенный, что я его люблю. Мне было больно, душно, страшно, он был мне противен, и меня тошнило от одного только запаха его тела. Я не могу передать тебе ту радость, которую я испытала, когда он, наконец, уехал обратно в Паденброг. Я сутки сидела в ванной, чтобы смыть с себя его вонь! Но несмотря на пережитый ужас, единственная мысль, которая меня всегда утешала после всего того, что твой отец позволял себе делать со мной в постели, после нашего изгнания и жизни на островах, была, что мой ребёнок когда-нибудь станет королём. Ты – король, Теабран, и я желаю тебе только добра, даже если тебе не нравится то, что я говорю! Я знаю, ты не хочешь наказывать этого мальчика, потому что его отец заслуживал того, что с ним случилось, и Флавия пострадала случайно, и, поверь, я разделяю твои чувства, но нам.