в Ангеноре было возможно, а, боги?! Хакон, покарай! Прошу тебя, покарай! Всех! Нашли чуму, великий мор, за всех быков, кирасиров, за Вечеру, меня… Маму…»

Ложный король даже мать его лишил возможности уйти от мужа, если бы Инто погиб на арене. Лишил возможности получить компенсацию. Инто видел – в тех мешочках лежало столько монет, что она запросто могла поселиться в каком– нибудь скромном домишке на юге и даже не вести своё хозяйство, всё брать на рынке, и не самое дешёвое, между прочим, и так до конца жизни. А теперь? Только и остается смотреть на папашу, вечно пьяного, вечно злобного и терпеть его тычки и затрещины. «А спрашивается, почему? Саттелит, богиня справедливости, почему? Где же ты, когда нужна больше всего?»

Инто возвёл полные слёз обиды глаза к усыпанному яркими звёздами небу. Молчание. Богиня не почтила никому не нужного человечка своим ответом, только послышались матюки какого-то солдата, который с пьяных глаз мочась на стену, случайно окропил свои сапоги.

Из окошка у земли под стеной, там, где находилась тюрьма, Иларх тихо напевал «Орестиллу». Марций говорил, что эту песню лесорубов пели пленные эвдонцы, которых после бунта против постулианы Ингрейн вели на виселицу. Их на цепи по лестнице – они пели, их на табуреты – они пели, им петлю на шею, а они… Замолкали они только, когда верёвка ломала им позвонки. С тех пор эта песенка с незатейливым мотивчиком и стишками и стала гимном, если можно так выразиться, тех эвдонцев, кому нечего терять. Охранники уже не пытались его заткнуть – бесполезное это было занятие. Сунь ему в рот кляп – забубнит себе под нос другой пленный эвдонец, приструнишь его – завопит третий. Инто даже нравилась эта песня о девушке с волосами цвета янтаря, которая несла фрукты и тисовые веточки своему любимому, собиравшемуся валить лес у деревни. Ведь совсем не о силе песня была, не о вражде, не о ненависти. Она была о красоте и любви, но из уст озлобленных, истерзанных побоями эвдонцев звучала как призыв к мятежу и убийству.

Инто, Вальдарих и Данка передали им уже достаточно оружия для побега, и с каждым новым ножом «Орестилла» звучала всё жёстче и злее. Ветер пах будущей бойней. Хоть бы у них всё получилось. Хоть бы они смогли добраться до Редколесья и присоединиться к отряду Альвгреда. Если так, Инто увязался бы за ними. Даже если Молчащие отыщут их в том лесу, пусть лучше он погибнет, отбиваясь от них, как настоящий воин, чем так – заживо гнить, сидя по уши в дерьме. Пусть и драться совсем не умеет, но погибнет храбро, нападая, защищая друзей, а не от пьяной горячки или утопившись в Руне. Пожалуй, даже лучше так, самому решить свою судьбу, если ничего больше ему не остаётся, чем ждать момента, когда разложится сначала его душа, потом разум – и только потом тело.

Иногда Инто мечтал о своей смерти, как иные мечтали о пылких девицах с пышными бёдрами, и надеялся на гибель: если не на поле боя у стен Паденброга, где он закрыл бы собой принцессу Вечеру от секиры Ночной Гарпии или стрелы, гарроты Ловчего, так на арене под гул толпы, как герой, как должен был погибнуть. Представлял, как его тело омывают Полудницы, а Геза натирает его кожу травами и воском, и как он лежит под саваном на площади Агерат, как лежали до него погибшие кирасиры и короли, и архонт торжественно читает над ним Морген– эрею. Теперь его мечта растаяла, как таял в воздухе дым из курительницы их высочества. Архонт убит, Геза томилась в темнице, а те Полудницы, кого не убили и не заперли в башне Огненосцы, разбрелись кто куда, избитые, изнасилованные, осквернённые, исчезли в прошлом, как сон.

«Может, ну его? Может, украсть коня и сбежать?» – озарила его разум неожиданная догадка. Возникла, как нечто инородное, чужое, как незнакомая тень в густом тумане.

Например, Ситри или Велиборку? Вот они, здесь же, руку протяни.

«Нет, Велиборку брать не надо», – Инто отвернулся от конюшни. С тех пор, как лошадь принцессы прибрало к рукам их высочество, за кобылой следили, как за слитком золота. Тогда лучше Ситри. Её подарили Теймо Корбелу, но держат её с остальными конями в общих стойлах. Она… да, она вон в том загоне, за башней, в самом дальнем углу, там, где спал отец.

Повинуясь какому-то неясному наитию, Инто, как заворожённый, встал из-за стола и побежал в выбранном направлении, быстро, как ночной кот. Кони дремали, тихо покачивая во сне головами, и трепали губами. Тихо, на цыпочках, Инто подкрался к дальней секции, поглядывая, чтобы отец не проснулся, и почти бесшумно отворил замок. Ситри сразу проснулась и повела ухом.

– Эй, – прошептал беглец кобыле, погладив её по носу. – Это я. Пошли.

Ситри громко задышала и, радуясь ласке, наклонилась.

– Тише-тише, красавица, идём, – Инто ласково похлопал её по шее и под мерный отцовский храп вывел во двор. Седло, подпруги, уздечки – нехитрую экипировку было найти нетрудно даже в темноте, а уж запрячь кобылу Инто мог даже с завязанными глазами. Теперь всё, можно было бежать хоть на край света, и гори оно всё!

И вдруг его будто что-то остановило, схватило за руку в последний момент и заставило обернуться. Сбитый с толку одной-единственной мыслью, он неподвижно глядел в глубину утопающей в густой влажной тьме конюшни, откуда доносились звуки спящих животных и отцовские рулады. Обескураживающее своей очевидностью открытие ударило его по щеке, как рука пьяного папаши.

«А что потом?» – застучало у него в висках.

В небе холодным внимательным глазом за ним наблюдала луна, будто согласная с постигшим его откровением. Действительно, Инто, а что потом?

Ну, украдёт он коня, ну, если повезёт, проберётся мимо охранников, покинет Туренсворд, Паденброг, пустится в бега, а дальше?

Без денег, без крыши над головой, без еды, воды, без близких, без мамы, без всего, но с украденным скакуном – что будет потом? Приключения, свобода? Или объявление в розыск украденной собственности, погоня, поимка и казнь? Его найдут, не пройдёт и трёх суток, точно, он не успеет добраться даже до Креста.

Инто вдруг испугался собственных мыслей и того уныния, которое в одно мгновение охладило весь его пыл и решительность.

Нет, ему не вырваться отсюда и далеко не убежать, его схватят. Ловчие всегда из-под земли доставали тех, на кого указывал король. Никто никогда не уходил от погони Влахоса и Сеара, если только… если только будущих преследователей ничто не отвлечёт. Если только они не будут знать, что нужно и кого нужно искать.

«И гори оно всё…»

Решение проблемы вспыхнуло в его воспалённом мозгу и загорелось погребальным костром. Инто едва сдержался, чтобы не завопить. Да! Да, и как он только раньше до такого не додумался?

Он вошёл внутрь конюшни и открыл первый загон. Лагор не проснулся, пришлось его разбудить, потрепав за холку.

– Лагор? Лагор, пошли, – Инто взял коня под шею и вывел во двор. – Только тихо. Ш-ш-ш-ш. Багрян? Багрян, не уходи, иди сюда.

Инто отворил второй загон и вывел сонного скакуна Влахоса наружу.

– Идите. – Он, воспользовавшись тем, что кони Ловчих испытывали к нему что-то вроде уважения и потому слушались абсолютно и безоговорочно, отвёл их подальше от конюшни. Следом он вывел ещё десять коней, всех, что были внутри, проверяя каждое стойло.

– Так, здесь пусто, пусто, там? – он заглянул за одну из загородок, что полностью утопала во тьме. На двери таблички не было. Да, это та пустая секция, где раньше жила Велиборка до того, как её перевели в соседнюю конюшню. Там, во тьме будто что-то шевельнулось. Инто насторожился и напряг глаза.

– Эй, – тихо позвал он. – Здесь кто-то есть?

Нет, показалось. Пусто.

Тихое сонное ржание разбуженных лошадей теперь доносилось