величество. – И с нескрываемой издёвкой добавил: – Но если у вас возникли вопросы, вы можете обратиться напрямую к нему. Его величество выслушает вас при первой же возможности.

Толпу усмиряли два часа, а когда закончили, увезя в темницу особенно буйных оскорблённых новыми законами или желающих пройти отменённую тавромахию, разогнав хлыстами тех, кто был потрусливее, и убрав несколько трупов, затоптанных толпой, – на площади Агерат остался один человек.

Инто сидел у лестницы, пока солнце не начало клониться к закату, и смотрел себе под ноги, на осколки разбитой о шлем одного из Огненосцев бутыли, будто это были осколки ускользнувшей из его рук мечты стать Королевским кирасиром.

Всё… Всё…

А потом город окунулся во тьму, такую же вязкую, воняющую пивом и смолой, как его отец, который уже ждал его в ненавистной до рвоты конюшне.

Глава 24 Вопрос правосудия

Отец снова напился. Инто перегнулся через внутреннюю калитку в дальней части конюшни и увидел его спящим на куче соломы. Даже затхлая вонь подстилок для коней вперемешку с запахом рвоты и плесени не могла перебить ту удушающую смесь пота, давно не стиранной одежды, лука и перебродившего пива, которую источал храпящий, как хряк, конюх.

«До чего же мерзкое создание», – подумал Инто, глядя, как во сне отец почёсывает пузо, нависающее над его штанами, как вымя. Где-то глубоко внутри у него всё ещё теплилась надежда, что мать соврала и всё-таки нагуляла сына с каким-нибудь цыганом, а не зачала его вот с этим вот на супружеском ложе, как подобает верной супруге.

– Раньше он был совсем не таким, – говорила она, когда смазывала Инто ссадины после очередной драки настойками трав.

– Не оправдывай его, – огрызался он.

– Нет, он был добрым, иначе бы я за него и не вышла. Я вышла замуж по любви.

И от этих слов Инто становилось только тошно. Это что же значит? Что это он виноват, что отец начал пить и буянить? Он и его проклятые Чарной шестипалые руки? Хорошее оправдание беспробудному пьянству, ничего не скажешь.

Утром они снова сцепились. Гурт принёс сорванный с одного из столбов свиток с указами нового короля и ткнул сына носом в тот самый пункт, в котором Теабран перечеркнул все надежды Инто стать кирасиром. Хотя бы попытаться им стать.

– Что, съел, недоделок?! – он шлёпнул загнанного в угол Инто по щеке, дыша ему в лицо зловонием. – Съел, спрашиваю? Паршивый ты щенок! Недоносок, шестипалая ты дрянь! Ишь, кирасиром он быть захотел! Вот тебе кирасир!

Он больно ткнул паренька в щёку большим пальцем, оцарапав ему кожу сломанным ногтем.

– И зачем тебя только научили читать? – отбился от его лапищ Инто и попытался было уйти, как озлобленный бунтом Гурт схватил его за плечи, тряхнул и ударил о стенку. Все, кто находился в тот момент у Ласской башни, видели унижение мальчика, но предпочли не вмешиваться. Все знали, коли Гурт принял на грудь, к нему лезть – себе дороже. Тем более никто не собирался вставать на защиту этого мальчика с шестью пальцами на руках. Никому не хотелось, чтобы проклятье Чарны перекинулось и на них, чтобы однажды они проснулись с поросячьим пятаком вместо носа или с фурункулами по всему телу. Пусть уж лучше папаша мальчишку скорее прибьёт, а они-то целы останутся. Так оно проще.

– Вот тебе кирасирская одёжа! – Гурт размазал по лицу Инто комок влажной грязи. – И кирасирский шлем! – пьяница взял в руки ведро с картофельными очистками и надел сыну на голову. – Вот тебе, вот!

– Прекрати! – завопил в отчаянии Инто, швырнув в отца ведро. – Пошёл прочь, вонючая пьянь!!

– Ах, ты ещё огрызаешься? А ну-ка иди сюда!

Перепалка переросла в драку. В ход пошло всё: палки, камни, доски, глиняные кувшины – с водой и пустые – кулаки, ногти и даже зубы.

Учитывая далеко не равные габариты противников, и без гадалок было понятно, что Инто победителем из драки не выйдет. Понимал это и он, но уж лучше так – сдохнуть с проломленным черепом, чем медленно гнить на задворках жизни с бутылкой в обнимку, как папаша, потому что не видишь в этой жизни ничего лучше, чем грязное сено, плесневелые поилки и навозные кучи, чья травянистая вонь сопровождает жизнь конюхов повсюду.

Разнимали их Ловчие, которым было плевать и на панический суеверный страх неграмотной ангенорской челяди, и на габариты пьяного верзилы, который настолько рассвирепел, молотя сына головой о брусчатку, что, когда Сеар оттащил его от Инто за плечи, тот вырвал из забора, ограждающего загон для овец, крестовину с торчащими гвоздями, и врезал ею Сеару по наплечнику, едва не порвав ему этими гвоздями шею. Тогда-то все и стали свидетелями того, что случается, если вывести из себя обычно сдержанного и достаточно скупого на эмоции первого помощника Влахоса.

Ему хватило буквально пары секунд и одного точного удара, чтобы обездвижить превосходящего его по размерам противника и прекратить произвол.

– Не могу дышать! – плевался кровью пьяница, схватившись за тот жирный бурдюк, под которым скрывались сломанные рёбра. – Я… не… дышать!

– Так не дыши, сделай одолжение, – вытер вспотевший лоб Сеар, глядя сверху вниз на поверженного увальня.

– Ты мне ребро… сломал.

– А ещё раз устроишь балаган – сломаю и шею. Понял меня?

Кряхтение.

– Я спрашиваю, ты меня понял?

Гурт кивнул. Его второй подбородок задрожал, как студень, из которого торчала грязная щётка для обуви.

– Сломал… ребро…

– Стонешь, как баба, – буркнул Сеар, сплюнул кровью и помог Инто подняться с земли.

– Цел? – спросил он, оценив разбитый лоб мальчишки. – Иди к Гараю.

– Будто вам есть какое-то до меня дело, – отряхнулся от земли конюх. Голова невыносимо кружилась, перед глазами всё плыло. Сделав шаг в сторону, он чуть не упал.

– Тогда, может быть, мне надо было дать ему тебя убить? – Сеар не дал ему повалиться на землю и усадил на стоящую рядом бочку.

«Может, и надо было», – подумал Инто.

Ночью ему не спалось. Инто сидел у башни, за столом, где раньше играли в карты кирасиры и эвдонцы, и который теперь служил подставкой под тазы с овощами для коней, и глядел в пустоту. Пальцы сами собой водили по нацарапанной на столешнице когда-то Марцием надписи: «Si tuvera ilmen calme ja joseelaenah». Он так и не узнал у него, что это значит, но Калхас, увидя, что царапает ножиком его брат, поднял того на смех, за что и был послан далеко– далеко, впрочем, совсем не со злобой.

Разочарование, обида и гнев сжирали душу, как червь жрёт изнутри яблоко. То, чего он боялся больше всего в своей жизни, теперь было его будущим. Запуганная мать, пьяный отец, побои, а потом? Жить, как насекомое, топя разочарование жизнью в бутылке, блевать, а потом однажды проснуться в луже собственной мочи и понять, что ты счастлив жить такой жизнью. Приступ необъятного отчаяния сжал его похолодевшее от ужаса сердце. Почему Сеар не дал ему умереть?

Рана под повязкой, наложенной Гараем, саднила, напоминая об унижении. Почему, если боги существуют, почему они допустили такую несправедливость? Почему одним всё, а другим вот так жить – в унижении, без права на мысли о лучшем? Почему какой-то чужак вдруг решил, что имеет право менять чью-то жизнь? Перечеркнуть все надежды и веру в хоть какое-то подобие справедливости?

Теабран!.. Проклятый король. Самозванец, который лишил сотни таких, как Инто – нет, плевать на сотни, – он лишил Инто всего, чего он желал душой, ждал, надеялся!

Тавромахия – тень, шёпот прошлого, угасшего, как задутая спичка. Сотни лет истории изменились вмиг, канули в небытие, как и не было. Десятки боевых быков, как говядина, были поданы к столу. «Тех, кто был рождён воевать, сожрали с салатом и тушёными овощами! Да как такое вообще