Так началась семейная жизнь генерала Деникина. Как и убогая свадьба его, она прошла в бедности… Рассказывает дочь Марина Антоновна:

«Мои родители не любили упоминать об их свадебном путешествии. Однако в 1939 году — мы жили тогда в трех очень маленьких и очень сумрачных, выходящих окнами во двор комнатах, в доме на улице Лакордер XV округа Парижа — моя больная мать упомянула об этом:

— Иваныч! Когда-то ты обещал, что мы проведем наш медовый месяц под лазурным небом Рима и Венеции, но мы восемь дней продрожали от холода в этой станице Славянской, погребенные под снегом! И теперь я умираю здесь, в этой ужасной темноте, и так никогда и не увижу Италии! Зря я верила твоим обещаниям!

Мой отец, желая ее утешить, шутил:

— Прежде всего, от простого гриппа ты не умрешь. И потом, вспомни, ты мне говорила, что сначала ты хочешь повидать Париж. Вот мы и в Париже.

Во взгляде моей матери он уловил упрек и с виноватым видом опустил голову. Впервые мой отец, с таким мужеством и достоинством противостоящий превратностям судьбы, вызвал во мне жалость…»

Прошло восемь дней медового месяца, и Александр Домбровский — Деникин все еще жил под чужим именем — счел своим долгом покинуть станицу Славянскую и прибыть к Маркову и Алексееву в Екатеринодар. Но Алексеев вернулся на Дон к Корнилову. Пришлось возвращаться в Новочеркасск.

Антона Ивановича угнетало и то, что в недрах формирующейся Добровольческой армии тоже не все было в порядке. Вроде бы она сформирована, но в литавры бить рано.

Писать победные реляции — тем более. Ведь тысячи храбрецов — это капля в безбрежном океане Гражданской войны.

Где же вы, господа офицеры? Где вы, доблестные российские солдаты?

По замыслу отца Белого дела на Дону должны были собраться не менее 30 тысяч офицеров, призванных стать ядром антибольшевистской армии. Действительность оказалась иной. Формирование армии шло медленно. В среднем в день в нее записывалось 70–80 человек. Генерал Корнилов, просматривая списки белых волонтеров, с горечью восклицал: «Это все офицеры, ну, а где же солдаты!»

К началу 1918 года в Добровольческой армии насчитывалось всего 235 рядовых, в том числе 169 солдат.

Взрослое население Ростова отвернулось от армии. Но по-иному отнеслась ростовская молодежь к призыву генерала Корнилова. Чистая идея нашла благодатную почву в чистых сердцах юношей, и, охваченные горячим порывом, пошли они пополнять ряды армии добровольцев…

Увы, приток юнкеров, гимназистов не смог значительно усилить армию. Антон Иванович случайно оказался свидетелем того, как в Ростове некоторые из них пытались записаться добровольцами.

«В батальоне генерала Боровского, — рассказывал Деникин, — можно было наблюдать комические и вместе с тем глубоко трогательные сцены, как юный воин с громким плачем доказывал, что ему уже 16 лет (минимальный возраст для приема), или как другой прятался под кровать от явившихся на розыск родителей, от имени которых было им предъявлено подложное разрешение на поступление в батальон…»

И эти дети шли воевать, и в батальоне того же Боровского они стойко дрались, жертвенно и бессмысленно погибали, как взрослые. Здесь какой-то зловещий символ. Белое дело с первых дней было вынуждено опираться на детей с винтовкой! Не от хорошей, надо полагать, жизни.

Где же были взрослые? Не случайно генерал Алексеев на похоронах кадетов, погибших в первых боях с красными, сказал: «Я вижу памятник, который Россия поставит этим детям. На горной скале — разоренное гнездо и убитые орлята. А где же были орлы?»

У современников не было готового ответа на вопрос отца Белого дела. Попробуем мы, не столь далекие потомки «рыцарей белой мечты», ответить на вопрос их вождя.

Антон Иванович мотивирует пассивность офицеров тем, что они испытывали трудности с прибытием в Новочеркасск. Это неубедительно. До середины декабря 1917 года железнодорожный путь до Новочеркасска был свободен. 4 ноября 1917 года из Москвы прибыли поездом сразу 142 человека, через 10 дней — 297, а через неделю — 211. Против утверждения Деникина свидетельствует и журналист А. Суворин, пишущий, что в Ростове находилось 18 тысяч офицеров, но на призыв Алексеева откликнулось всего лишь 300 человек.

Критиковали современники генерала и его утверждение о том, что пассивность офицеров в поступлении в Добровольческую армию вызвана отсутствием приказа об их явке на Дон. Как контраргумент выдвигалось соображение о том, что наличие такого приказа не дало бы высокой явки.

На одном из митингов, возникшем стихийно, звучала мысль о том, что русский офицер «призван защищать граждан своего государства, а не честь отдельных генералов».

«Русское офицерство, — писал американский исследователь П. Кенез, — ждало, когда буря Гражданской войны пронесется над их головами».

Генерал Гришин-Алмазов[80], выступая на Ясском совещании в конце 1918 года, рассказал о полковнике Бичихерове, который командовал партизанским отрядом в 7000 человек, воевавшим против турок в Закавказье и Дагестане. Бичихеров заявил:

«Я офицер, в политике ничего не понимаю, преклоняюсь перед генералом Алексеевым, но в Добровольческую армию не вступлю, так как не хочу участвовать в Гражданской войне».

Эта пассивность была наказана. Как только Добровольческая армия ушла в 1-й Кубанский («Ледяной») поход (свидетельствуют архивные документы, сохранившиеся в РГАСПИ), в Ростов ворвались красные и многих офицеров «пришлось расстрелять».

Как следствие, сложилась невероятная ситуация, о которой с болью вспоминал постфактум генерал Деникин:

«Невозможность производства мобилизации даже на Дону привела к таким поразительным результатам: напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей — юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми здоровыми офицерами, не поступившими в армию. После взятия Ростова большевистский советский комендант Калюжный жаловался на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, „что они не были в Добровольческой армии“… Так было и в Новочеркасске».