в длинном бальном платье того самого цвета (ну да, в мире Аллы ведь нет другой палитры, кроме красной) к нам подошла хозяйка праздника.

– Слышала, Кирочка, ты решила не останавливаться на достигнутых успехах своей детективной «детской» сказки? – прохаживалась Алла вокруг нас с Максимом, а мы боялись оказаться к ней спинами. – Ты хочешь найти убийцу, – метнула она взглядом в Максима, он снова в нее, и они оба в меня.

– Ты знаешь правду, Алла? Да или нет?

– Легкотня!

– Скажи мне, – сохраняла я остатки всего серого внутри себя, что должно было напитать меня сталью и силой, – правду.

– Ответы вон там, – подняла Алла глаза к подвесным балконам зимнего сада, откуда на наши головы падали мелкие красные лепестки. – Ты же научилась меня понимать, – подмигнула Алла, – ты все узнаешь.

– Сливовые? – поймал Максим несколько.

– Нет, – закрыла я глаза, – это герань.

– Правильно, – довольно кивнула Алла, – ответы внутри растений, Кирочка. Ты читала мои книги, ты все знаешь.

– Ты пишешь только про яды, которыми травила Максима и Костю.

– Но еще и спасала. Малышку Камелию, раны Кости после взрыва моего брата, – удостоился он ее быстрой улыбки с капелькой нежности. – Может быть, и тебя я тоже спасала, моя милая Кирочка.

– Я встретила тебя три месяца назад.

– Восемь лет, Кирочка. Мы виделись восемь лет назад. Чудный был денек. Чу́дный и чудно́й. Как я люблю. Ну же, – взяла она меня за руки, – иди за мной. Иди по красной нити, и ты все узнаешь.

– Ты скажешь правду? – вцепилась я в ее руку. – Скажешь, кто убил сестер?

– Мне и говорить не придется… Скорее наверх! В зимний сад!

Она приподняла подол алого платья и ринулась к лестнице, ведущей к балконам – к ее парящим садам Семирамиды.

Никто не знает точно, существовали сады или нет, а если были, то где. По одной из легенд, висячие сады строились рядом с дворцом, известным как «Чудо Человечества», вавилонским царем Навуходоносором.

Может быть, я находилась сейчас в центре Чуда? В том его понимании, каким видела Человечество Алла.

Чудный и чудной был день. Так она сказала. И мне остается только сделать шаг за ней следом, чтобы оказаться в том дне. Еще один кролик, еще одна нора, еще одна черная дыра моих воспоминаний, оставшихся в голове у Аллы.

– Не ходи, – остановил меня Максим, – куда угодно, но не за ней.

– Отстань! Мне плевать! – вырвалась я.

– Рискнешь стать третьей куклой?

Мы стояли вплотную, окруженные бьющимися в дискотечных ритмах телами гостей, что подталкивали нас все ближе, вколачивая друг в друга.

Отпустив мой локоть, он сделал шаг назад:

– Я тоже шел за ней. И Костя, и Маша… Теперь иди ты.

– А куда пойдешь ты?

– Уничтожу оранжерею. Сожгу все дотла. У нее не будет ни лекарств, ни ядов. Я не буду смотреть, как она тебя убивает, Кирыч. Знаю, мне тебя не переубедить. Ты упрямая и сильная. Может быть, выживешь.

Он улыбнулся, добавив:

– …как все мы, кто выжил.

– Из ума. Я знаю.

Он поднял глаза вверх, туда, где по тонкому парапету прохаживалось алое облако, рассматривая придворных марионеток.

Я не тронулась с места.

И первым ушел Максим. Развернулся и, проламывая окоченевшим станом тропу сквозь танцующих, направился к выходу. Тела гостей смыкались за его спиной. Я или успею догнать его, или…

Или что? Я давно перестала понимать, как выиграть в игре, бросая монетку с двумя решками, когда ставишь на орла. Был ли правильный выбор?

Вскинув голову, я посмотрела на Аллу, на облако, что парило в двадцати метрах, прогуливаясь вдоль тысяч кадок герани. Она поймала мой взгляд. Тонкая красная ниточка соединила нас.

Может, та самая, что выткана из крапивы?

Я сделала несколько шагов в сторону Аллы, заметила, что она улыбнулась, поднимаясь на локтях с перил. Она ждала меня, и я шла к ней, плутая вокруг гостей, выискивая кратчайший путь к палящему солнечному диску, что прикончит меня, что уже превратил два моих крыла в метафорические.

Наконец-то я достигла винтовой лестницы вдоль высоких окон в три пролета. Шел снег. Сильный, с порывами ноябрьского ветра. Делая шаг за шагом, я вздрогнула, когда услышала раздавшийся хлопок о стекло.

Только что в него врезались два белоснежных голубя с рубиновыми глазками. Они сидели на заснеженных перекладинах пожарной лестницы, расправляя крылья.

– Голуби с красными глазами… как в моем сне…

Четыре алых глаза поблескивали сквозь непогоду, следили за каждым моим шагом. Я поднимусь на ступень выше, и обе птицы прыгнут вверх по ступеням пожарной лестницы. Я отвернулась, но в ту же секунду один из голубей врезался грудью в стекло. Совсем близко от моей головы.

Я дернулась, хватаясь за раму, распахивая плохо прикрытую створку. Меня окотило морозным дыханием ноября, растрепав волосы. Белые голуби пропали. На стене, прямо передо мной четырьмя красными кнопками теперь мигала пожарная сигнализация.

«Привет, Алла!» – усмехнулась я, застегивая кожаную куртку на молнию.

Дернув рычаг пожарной тревоги, я толкнула створку окна и вылезла на пожарную лестницу. Ледяной металл сразу же обжег ладони. Порывы ветра вздыбили дымчатую ткань платья выше головы. Хорошо, что на мне были военные ботинки и хоть какая-то кожаная куртка.

Через мелькающие слева стекла я видела, как на гостей хлынула вода, как толпа ринулась разом в арочный проход, спасаясь. Меня тут тоже изрядно поливало обледеневшим снегом. Хорошо, что Алла не закатила свою вечеринку в небоскребах Москва-Сити. Пару десятков этажей как-нибудь осилю.

Я спрыгнула в подворотню, расплескивая ноябрьскую слякоть по сторонам с такой мощью, что брызги срикошетили от стены, угодив мне в спину и за шиворот. От ощущения холода и мокроты в районе лопаток и пупка я дернулась, шагая под яркий свет ослепляющего ксенона. Водитель оглушил гудком. Закрывшись руками от света, я пнула по бамперу военным ботинком.

– Не надо отыгрываться на моей машине, если ненавидишь меня.

Это был красный внедорожник Макса.

Я распахнула дверцу, залезая на переднее сиденье, пристегнула гоночные ремни и вытянула красные ладони в сторону печки. Макс крутанул воздух на максимум.

– А через дверь не логичней выйти?

– Это твоя семья так на меня действует. И запомни, – ткнула я его рукой в плечо, – если подставишь меня, если все это часть твоего плана… я… я… не знаю! Я продам почку, но найду тебя и оторву голову! Ясно?!

– Не разбивай мне сердце, Кирыч! Оно у меня всего одно.

– Зато у тебя больше двухсот костей. Я могу разбить битой сначала их.

– Ты не сможешь. Ты не она.

Он дернул машину в сторону,