кухне одну. Она сидела на табуретке, прислонившись спиной к холодильнику, и мешала чай ложкой, двигая ее так, чтобы не задевать бортики, – вперед и назад. Чтобы не дзынькать, словно пыталась быть для нас удобной. Не издавать лишних звуков, не привлекать внимания, чуть слышно дышать, продолжая незаметно жить рядышком – вот тут, на этой табуретке, до размеров которой сократилась ее вселенная.

Усевшись напротив, я прикоснулась к ее ледяным пальцам, останавливая чайный зигзаг.

– Мам, – смотрела я на нее, – как ты? Голова болит?

– Нет, не болит. Все хорошо.

Может быть, она мечтала, чтобы ее засосало внутрь чаинок, только бы я перестала напоминать ей об утрате, о пережитом горе, о двух похороненных детях.

– Посмотри не меня. Не бойся. Пожалуйста, посмотри.

– Не нужно, – покачала она давно растрепанной, не уложенной неделю головой.

– Нужно. Даже если ты злишься.

– Злюсь?

– За то, что я живая, а Мира с Ирой – нет.

Она дважды вздрогнула, как только прозвучало каждое имя.

– Прости, что напоминаю о них каждый день. Прости, что мы родились близнецами. Прости, что ничего не помню.

Я говорила спокойно и тихо. По венам бил адреналин, а не паника. Если спасительный водоворот мамы – в окоченении, то мой в движении, и неважно, на каком дне я окажусь. Добравшись до дна, останется оттолкнуться от него ногами и снова всплыть. И снова сделать вдох.

– Хочешь, на кладбище съездим? – предложила я.

– Зачем? Зачем нам на кладбище? – удивилась она.

– К сестрам. К Мире с Ирой. Мам, ты помнишь, что они умерли?

Мама протянула ко мне руку. Я ждала ее прикосновения, мне оно было нужно. А еще больше было нужно объятие. Я так давно никого не обнимала, что скоро разучусь прикасаться к людям. Но мама не дотронулась до моей руки, она забрала себе чайную ложку, раскручивая остывший чай сильнее.

– Мам? Ты поедешь? Ты меня слышишь?

– Конечно слышу. Конечно поеду.

Я с облегчением выдохнула, а она продолжила:

– Нужно обязательно поехать и выбрать елку, пока все самые хорошие не расхватали, да?

– Елку…

– Ну конечно! – вскинула она на меня сияющие глаза. – Мирочка, скоро Новый год! Ты забыла? Нужна елка, украшения и Дед Мороз. Я хочу найти аниматора, – морщилась она, – в синей шапке. С посохом. Только не зови Человека-паука, – мотала она головой. – Лучше Дедушку Мороза, Лисичку, Фею. Обещай, что Человека-паука на празднике не будет! Обещай мне! – требовала она, и я быстро кивнула.

– Не надо паука, Ирочка, не надо, моя хорошая. Не подходи к нему.

– К кому, мам?

– К нему… – не моргая, смотрела она на дно чашки, – к ней…

Я уставилась на нее, оторопев, к счастью, мне хватило ума не перебивать и не отнимать ложку. Когда первый шок прошел, я аккуратно продолжила разговор, понимая, что все эти люди – аллегории, что она пытается, как может, что-то мне рассказать.

– У Деда Мороза был день рождения? Да, мам? А Человек-паук, что он сделал?

– Так много детей… Все бегали, смеялись, хохотали. Ты порвала колготки, – наигранно строго погрозила она мне пальцем. – Мира любит волшебниц, ты же знаешь. Она раздобыла розовые бумажные крылья и носилась, порхая! – уперлась мама щекой о ладошку и прикрыла мечтательно глаза.

– А что я делала? Ира… Я – Ира, мам. Что я делала? Играла с Мирой? Или я с Кирой была?

– Ой! – отмахнулась мама. – С Кирой ты постоянно ссорилась, – нахмурила она брови, – вас с Миркой водой не разольешь, а Киру никогда к себе в игры не берете. Кира – наша юная пацанка. Лазить бы ей куда-то, бегать и драться. Вот кто из нее вырастет, кто? А вам бы платья, крылья розовые и губы красить.

– Губы? – помада, которую я сжимала в кулаке целых шесть месяцев и которая болталась сейчас на крапивьей нитке у меня на стене доказательств… только бы не спугнуть маму. Пусть этим бредом, но она впервые начала что-то рассказывать. – Я накрасила губы? А кто мне дал помаду?

– Не знаю, Ирочка, не знаю. Мальчишки вас дразнили. Вы бегали, бегали, бегали! И Аллочка в розовых крыльях, и так ярко благоухало все вокруг! – рассмеялась мама, начав кружиться по кухне, вальсируя в белом переднике, удерживая его краешком пальцем.

– Пахло сахарной ватой и тортом?

– Нет, – резко перестала она хохотать, замирая. Ее взгляд прояснился на долю секунды и резанул по мне, расчерчивая на две полвины, – геранью. От Киры пахло ароматом герани.

Светка обрадовалась, когда я неожиданно для нее предложила пойти на шопинг за вечерними платьями. Она решила, что я готовлюсь к выпускному. У Светы в списке для подготовки насчитывалось тридцать примерно таких пунктов: маникюр, уроки танцев, полная депиляция, серьги, корона со стразами, бижутерия, сбросить два кило, татуаж бровей.

Но я готовилась не к выпускному. Я готовилась к балу Скарлетт Грей, и вот так выглядел мой список: платье с разрезом (чтобы удобно ходить), обувь на шнурках (чтобы удобно бежать), заряженный пистолет (чтобы удобно стрелять).

Если первые два пункта решаемы, то что делать с пистолетом – вопрос. Но идея эта появилась не на пустом месте. Я все еще помнила историю про радиоактивных кроликов, которых пристрелила бабушка. Когда-то у нее хранилось дома оружие. Оставалось только узнать – какое и где.

– Привет, бабуль! – стояла я на пороге ее квартиры на следующий день после разговора с мамой. – Я к тебе без тортика, ничего?

– Какие тортики? У меня же пироги! Тридцать с мясом. Сорок пять с вишней. Двадцать три с яйцом и луком. Родителям отвезешь. Входи, внучка, входи-входи!

Я оставила куртку, разулась и помыла руки прямоугольным серым мылом, запах которого у меня стойко ассоциировался с детством. Выглянув из ванной, наблюдала за бабушкой, мелькающей в половинке кухонного прохода. Она расставляла на столе сдобу и заварник, накрывая его дедовской ушанкой. Красные широкие чашки на блюдцах в горох с парой щербин. Сделав радиоприемник потише, она позвала меня, не оборачиваясь:

– Внучка! К столу! – и принялась разливать кипяток из повернутого краника самовара.

Закрытый вентиль продолжал капать: кап-кап. И эти две капли стали последними. Да, это был момент. Один из тех, что я не смогу вычеркнуть из памяти уже никогда. Они просто случаются. Чаще всего запоминается бред, мусор, что-то ненужное. Но вот это… капли кипятка, красный горох, запах пирожков, шарканье тапочек бабушки… я никогда не забуду, как и свои слова:

– Бабуль, одолжи мне ружье.

Она не уронила чашку. Не облилась кипятком и не подавилась булкой. Она даже не удостоила меня охом, только уточнила:

– Какое, внучка?

– Удобное.