вскричал Донкад, взывая к безмятежному прошлому, к такому далекому времени. – О Киран, неужто так же было с тобой?

– Тебя страшит это, Донкад?

И бледное прекрасное лицо затопило его. Повеяло запахом сырых старых камней, древним лесом и ночным ветром. И в сердце его что-то шевельнулось, словно кто-то нежно прикоснулся к нему: то были страх и жажда власти.

– Исчезни, – прошептал Донкад. Мгла окружила его, и он мог лишь шептать. – Оставь меня, дух.

– Ты хочешь приказывать мне? Но тебе потребуется мое имя. Дух – это ты. А я – Далъет. Можешь гнать меня, если хочешь. Но неужто ты думаешь, что твой брат поступит так же с Ши, которую взял себе в союзники? О, ты всегда знал, кто я такой. Я нашептывал тебе это в твоих снах. Я повторял это снова и снова, и наконец сегодня ты услышал меня. Прогони меня, Донкад, и останься один. Ты убил людей твоего брата. Ну же, произнеси мое имя; прогони меня, если хочешь, но ты совершил убийство. Я ведь могу встать и на его сторону или предложить свою помощь любому другому господину земли людей, чтобы сделать его королем. Лаоклан отходит. Твой брат честолюбив. Как и другие господа этой земли. Так что ж, прогонишь меня, человек, и будешь дожидаться, когда войска осадят твои деревянные стены?

Холодный пот выступил на лице Донкада, его обдало страшным ветром. Ему стало не по себе, сомнения, к которым он так привык, терзали его душу. Ему было страшно. Страх сочился из самих камней, лежащих под ногами. Он чувствовал, как все вокруг шевелится. Кер Донн принадлежал Ши – он всегда это знал. А Ши, как и людям, было знакомо зло, и потворство, и козни друг против друга. Этот, живя здесь, защищал Донн.

– Так ты просишь меня уйти? – спросило существо. В прекрасных глазах его клубился туман, и оно прикасалось к сердцу Донкада уверенно и ловко. Тот не мог сопротивляться.

– Нет, – ответил он, смирившись. Донкаду трудно было признаваться в этом, но у него не было другого такого соратника, кроме его духа, чьи советы всегда были верны. Ему был известен мир, он участвовал в жестокой войне и в еще одной, после, когда дом его был подвергнут опале, здоровье родителей подорвано, а родня полегла в бою или ополчилась друг на друга. Благодаря советам своего духа он обратил на свою сторону короля. Обрел власть, когда другие продолжали безуспешно пытаться злоумышлять и плести интриги против короля, который сам знал лишь заговоры и убийства.

– Тогда послушай, – промолвил Ши, его темный спутник, голосом, что нашептывал Донкаду мысли уже много лет, – а он-то думал, что этот голос принадлежал ему. – Ты должен быстро собрать свои силы, пока брат твой не помешал тебе. Не надо ждать осады здесь. Кер Донн никогда не был приспособлен для нее; и если ты запрешься в этих холмах, он достигнет Дун-на-Хейвина и отрежет тебя от короля. Выступай нынче же ночью, пока еще можно.

– И что дальше?

Убийство пришло ему на ум, украдкой – даже не шепот, а видение – король, безжизненно лежащий в гробу, и войска с пиками, сверкающими на солнце, вступающие в долину.

«Помешай ему, – донесся голос, – помешай».

XI. Отступление

Они были все еще там, скрываясь в зарослях, откуда время от времени вылетали стрелы: люди Дава, а может, и дикари Брадхита прятались на берегах озера в камышах и ивах. И повсюду в холмах рассеялись жители Кер Велла – крестьяне, умеющие обращаться с луком и копьем и знакомые с мечом, даже старики и дети, готовые ко всему в случае необходимости; и лучники явились стройными колоннами, а не как-нибудь, и немало дочерей, искусных в стрельбе, были готовы к вражескому наступлению на границу.

– Ступайте на юг, – сказал Киран людям с хутора Аларда, которые прибыли первыми и подстрелили немало противников на берегах Лиэслина. – Вместе с соседями разойдитесь вверх и вниз по течению Банберна и следите, не зашевелится ли Ан Бег.

И сыновья Аларда отправились в путь, и Киран не без сожаления проводил их.

– Ан Бег распустит слухи, – мрачно промолвил Киран, – и король узнает, что я заварил войну, взбудоражив всю страну. И стоит напасть Ан Бегу, скажут, что это я пошел на них.

– Возвращайся в Кер Велл, – заметил Барк. – В твоем присутствии здесь нет нужды. Меньше будет разговоров, если ты вернешься домой, а все, что происходит здесь, – так в этом я повинен.

Киран ничего не ответил на это. Он устал от просьб Барка и, отойдя в сторону, укрылся за холмом. На нем теперь были кое-какие доспехи, сделанные для него крестьянами, – переплетенные кожи; и об этом тоже ходили толки. А как же могло быть иначе: их господин был связан с волшебством и не мог носить меч из железа, он держал эльфийский камень у сердца и вздрагивал от стрел Дава с железными наконечниками. Киран ловил их взгляды, когда обходил ряды, и чувствовал молчание, с которым они его встречали, словно видели нечто жуткое, а не усталого седого человека в разноцветных лоскутах кожи. Днем он останавливался и шутил с ними, как часто это делал у изгородей, объезжая свои владения, но в его отсутствие о нем шептались – он это знал. Теперь он молча шел вдоль гребня, лишь время от времени приветствуя знакомых ему людей – Канна из замковой стражи или Грэга с хутора Грэга. Но слухи продолжали расползаться. «Благодаря болтовне люда Кер Велла, – думал он, – они рассказывают сказки своим братьям на хуторах; и теперь это не остановишь».

Киран устал от всего этого, устал сверх меры и чувствовал, как плечи его сгибаются от одиночества – даже Барк не понимал его, Барк, который все реже и реже заговаривал о Донале и строил все более дикие догадки, бросаясь всякий раз заслонять своего господина, когда ему казалось, что что-то может угрожать тому. Гнев разгорался в Барке – он во всем винил камень – темную вещицу, скрутившую и омрачившую их долгую дружбу, – винил и злился, и ярость разгоралась, как не до конца затушенный огонь.

«Напрасно ты послал его, господин. Он пошел в замок, из которого ты родом. И ты был слеп». – Но Барк не произносил это вслух никогда.

Он двигался к посту, занятому им накануне вечером, – каменистому гребню, с которого были видны холмы и озеро. Здесь они стояли, когда к ним подошли воины из Кер Велла – подошли в разгар сражения и научили нападавших уму-разуму. Это был славный момент в их стоянии здесь, хотя он не принес добра Боде, который не вернется домой к своей жене, как