Гюльтен попала к Лили совершенно случайно – если верить Азизу.

Просто так все совпало по времени: Гюльтен просит Азиза, Лили просит всех, в том числе и Элиф, Азиз просит Элиф – вот и все. Если верить Азизу и Элиф, как почему-то подчеркнул Кемаль.

А почему бы им не верить? И обоим, и каждому по отдельности? Какой бы ни была золовка в своем отношении к ней, Айше, в этой истории ей, судя по всему, скрывать нечего. А значит, и лгать незачем. Или не значит? Или не лгать естественно для нее самой, но не для Элиф? Вообразила же она вдруг, что у мужа мог быть роман с этой Гюльтен, а значит, могла что-нибудь напридумывать, чтобы этот воображаемый или действительный роман скрыть.

Кемаля же насторожило другое.

«Да быть того не может, чтоб твоя сестра все уши мужу не прожужжала насчет того, что Лили нужна домработница!» – выпалила Айше, едва услышав об очередном якобы случайном стечении обстоятельств, и Кемаль тотчас принял это за аксиому, не требующую доказательств.

Конечно, Элиф болтала, Азиз делал вид, что не слушал, потом сам или все-таки по просьбе девушки предложил ее на это место. Возможен такой вариант событий? Вполне, только какая разница, кто кому что сказал и предложил? Результат-то один и тот же: Гюльтен работает у Лили, что-то видит, что-то слышит, кому-то звонит с золотого дня, прикидывается деревенщиной, дает чужой адрес, не отвечает на звонки, приходит зачем-то в подъезд, где погибает Семра, – и исчезает.

Если учесть, что все остальные действующие лица на месте и ведут себя по-разному, но совершенно естественно в подобных обстоятельствах, то Гюльтен становится самой подозрительной фигурой.

Независимо от того, жива она или нет.

– Кемаль вчера елку купил, – мысли о чьей-то возможной смерти, совсем как несколько дней назад, напомнили о приближающемся празднике. – Так что поеду я, ладно? Спасибо за чай и за помощь…

– А елка-то тут при чем? – засмеялась Дилара. – Или если б не елка, мы бы тут ночевать остались?

– Да нет, я просто подумала, что ее еще как-то нарядить надо, а у меня игрушек нет, значит, надо бы зайти купить, а заодно и про ужин вспомнила. Точнее, про его отсутствие.

– Понятно. А у нас игрушек! Каждый год хоть что-нибудь, да покупаем, а дочке все мало. Пойдем тогда, я кабинет запру. Как ты думаешь, – вдруг изменившимся голосом спросила Дилара, когда они уже шли по всегда одинаково, тускло освещенному больничному коридору, – с Гюзель это несчастный случай или что? Знаешь, когда я выхожу в этот коридор, особенно вечером… мне почему-то всегда страшно делается. Нет, я все понимаю, глупо, конечно, это все от фильмов, сама над собой смеюсь, а поделать ничего не могу. И еще когда ветер… ветер и холод, понимаешь? Я сразу представляю себе паром, Гюзель в этой своей курточке, ветер ужасный, дождь, вода внизу холодная… спать даже плохо стала. Раз приснилось, как ее сносит ветром и швыряет в эту воду ледяную, и каждый вечер этот сон вспоминается. И знаю, что не надо бы об этом думать, но когда ветер…

Ветер ждал их за дверью, радостно подхватил полы пальто, заиграл платком Дилары, растрепал и без того измученную к вечеру прическу Айше.

– Вот когда платок-то на голову надеть, а ведь не надеваю! – почти прокричала Дилара, натягивая капюшон. – Капюшон тоже сдувает, а этим, в тюрбанах, наверное, удобно!

– Да что ты все об этих тюрбанах! Пусть делают что хотят, ну их!

– Да как ты не понимаешь?! Это не я – это вся пресса и те, кто за ней стоит! Они сталкивают нас лбами, они не дают нам найти общего языка, заставляют делать выбор. Кому-то нужно, чтобы в стране было два лагеря, чтобы мы были непримиримы, чтобы мы становились врагами. Ты газет не читаешь, телевизор тоже, я думаю, почти не смотришь, вот ты только и можешь так спокойно отмахиваться: пусть, мол, какая разница? Но таких, как ты, даже не меньшинство – единицы! Гюзель говорила, что не желает участвовать в чем-то, – значит, было в чем! Может, она кому-нибудь помешала, или что-то узнала, или не то написала?..

– Если бы она написала, убивать ее не было бы никакого смысла! – Айше тоже почти кричала, но ветер отнимал все произнесенные слова, мгновенно разбивал на буквы и разбрасывал вокруг, как те мелкие капли, о которых никогда не поймешь, то ли это дождь, то ли принесенные ветром морские брызги. Унесенные ветром слова разлетались по улице, но Дилару и Айше это не смущало: прохожих было не много, лишь какие-то люди жались, ища защиты от ветра, к автобусной остановке, да и кому могло быть интересно их слушать?

– Когда что-то не то уже написано, убивать не станут, – повторила Айше, словно убеждая саму себя.

Ей, как и Диларе, хотелось верить: то, что произошло с Гюзель, связано с ее профессией и не имеет ни малейшего отношения ни к другим погибшим подругам, ни, главное, к ним, оставшимся в живых.

А если это так – можно поиграть в предположения и догадки, ах, как Айше любила эти детективные игры! Эти занимающие ум, но не трогающие душу угадайки – у экрана, или в книге, или в рассказах Кемаля – они развлекали, спасали от скуки, они ничем не грозили, они не пугали, а если и пугали, то так приятно, так сладко, как в детстве пугает страшная сказка, но ведь конец непременно будет хорошим, конец уже известен кому-то, а ты даже радуешься в глубине души, что сказка все тянется и тянется, и что ты не знаешь разгадки, и что роман толстый, а фильм только начался, ты не будешь заглядывать в конец, ты получишь все ожидаемое удовольствие, и ты не будешь торопиться и станешь сладко мучиться неизвестностью, ты будешь строить гипотезы и слегка огорчишься, что все оказалось так просто и что сказка подошла к концу. Ах, как они нужны нам, эти чужие сказки! Мы ставим себя на место героини, и бежим, и боимся, и страдаем, наслаждаясь при этом и чужими страхами и страданиями, мы уверены если не в счастливом конце, то в обязательной разгадке, обещанной нам автором… иначе какой же смысл и сочинять и читать романы?!

А если и правда – на место героини? Айше попробовала однажды, и все происходившее тогда казалось ей каким-то нереальным, ненастоящим, и ей хотелось поскорее закрыть ту книгу или хоть выбраться из нее – к своей простой и понятной жизни, к своим студентам, к поездкам на автобусе через весь город, к своим собственным проблемам и недочитанным детективам.

Сейчас ее снова мучило это странное чувство, словно кому-то вздумалось ее разыграть, нагромоздив вокруг несколько загадочных смертей, втянув ее в какие-то отношения с персонажами совсем не нужной ей странной истории, которая все не кончается и не кончается. И нет никакого удовольствия от этой нескончаемости и все не приходящей ясности и простоты – наверное, потому, что это жизнь, а не бабушкина сказка…

Мы не хотим быть персонажами – нет, только авторами или, на худой конец, читателями, а уж если кому-то все-таки позволено играть нашими жизнями, то пусть сюжет будет поскучнее, как в толстом, когда-то читанном, кажется, русском, романе: человек жил, жил – и дожил до старости.

Хоть бы проснуться, как Алиса, и оказаться за пределами Страны чудес!