Алим-хана, Болот-беком, держа в руках священную книгу? Подумай, раб божий. Священная книга покарает клятвопреступника.

Но дивана бестрепетно принял от старика Коран, привычно приложился к книге губами и заговорил быстро и все так же слезливо:

— Если я солгу, пусть покарает меня священная книга… Да отступится от меня святой пророк… Я сын Ибрагим-бека Болот… О мусульмане, освободите меня, ибо стал я пленником у неверного и удерживают меня силой. Осквернен мой намаз, о мусульмане…

Его слушали в полной тишине, а когда он кончил, откликнулись с явным сочувствием: "Это он, стало быть…" — "Обратился на путь бога, бедняга!" — "Кому от него вред?"

Толмач делал свое — шептал и шептал Кауфману чуть ли не в самое ухо. Фон Кауфман отдал еще один приказ. Сообразительный толмач подтолкнул застывшего от важности Султанмурат-бека. Тот вздрогнул и задвигался.

— Кха-а… — откашлялся Султанмурат. — Уважаемые жители Маргелана! Здесь перед вами находится, как вы сами убедились, сын Ибрагим-бека ханзада Болот-бек…

Он не говорил, а почти кричал.

— Он, конечно, никому вреда не причиняет, он мухи не обидит, он мусульманин, вступивший на путь служения богу… Но, — тут Султанмурат еще повысил голос, — почтенному собранию известно, что есть негодяй, похитивший у нашего родича ханзады его имя и посягающий на его исконные права, негодяй, который сеет смуту и обманывает народ, и тем самым чинит зло. Вы видите, слышите и верите, что перед вами стоит сейчас истинный ханзада Болот. А тот, кто прикрывается его именем, на самом деле безбожный бродяга! Безумец! Его настоящее имя Исхак. Слышите, мусульмане? — Он распалился донельзя, брызгал слюной. — Вам нужен Болот? Вот он перед нами! Отвратите свои помыслы от дурных дел. Если кто-либо из ваших соседей, родичей или знакомых следует за этим вором и бродягой, скажите им, пусть покаются перед истинным повелителем. Они будут прощены! — Султанмурат-бек напыжился еще больше и, потрясая в воздухе рукой, в которой зажата была плеть, крикнул: — Если пожелает аллах, то мы с братской помощью высокочтимого губернатора в ближайшее время схватим наглого самозванца и отправим его в преисподнюю!

Ни слова не раздалось из толпы в ответ. Те, кто стоял подальше, начали по одному, по два расходиться. Любопытные, наоборот, подбирались поближе к диване — взглянуть на него.

По знаку фон Кауфмана поднялся еще один человек — богатырского сложения и роста, в одежде воина. Он окинул толпу неприязненным взглядом, а люди встретили его появление негромкими возгласами: "Это ведь батырбаши Атакул?" — "Да, тот, который предал Исхака!" И снова все стихло; фон Кауфман наблюдал за толпой, сощурив глаза и прикусив нижнюю губу.

— Эй, люди! — крикнул Атакул, резко, как норовистый конь, вскинув голову. — Чего глядите, будто не узнаете меня? Я батырбаши Атакул. Я, как глупый баран, таскался много лет за самозванным ханом. Я поднял руку на священный престол, опору шариата, поднял руку на законного хана. Но в конце концов я опомнился. Опомнитесь и вы, бросьте обманщика! Это я вам говорю, оставьте его!

Фон Кауфман согласно кивал головою. Кто-то в толпе проворчал: "И чего еще выскочил этот предатель?.." Когда Атакул замолчал, фон Кауфман что-то сказал переводчику, тот — Султанмурату. Важный Султанмурат поднялся и подошел к Болоту. Взял его под руку, поднял, повел поближе к людям, приговаривая:

— Вот, смотрите хорошенько! Вот истинный бек, истинный ханзада…

Толпа разделилась. Кое-кто попятился, кое-кто разглядывал дивану, не выражая ни радости, ни уважения. Из задних рядов продолжали уходить. Никто не обращал внимания на призывы охрипшего Султанмурата. Атакул преградил было дорогу уходящим.

— Ну, седые бороды! Вы куда? Что разбегаетесь, как овцы из загона?

Его брань тоже осталась без ответа. Толпа редела. Султанмурат, волоча под руку вялого и обмякшего Болота, подошел к фон Кауфману. Тот сидел злой, насупившийся, и Султанмурат остановился с видом приниженным и нерешительным — точь-в-точь пес, который нашкодил и ждет побоев от хозяина.

Атакул же все взывал к уходящим. Вот он остановил какого-то человека в длинном черном чапане.

— Куда? Уши у тебя есть?

Тот отвечал вежливо:

— Мы уже слышали, добрый джигит…

— А если слышал, куда идешь?

— Да тут неподалеку, сейчас вернусь, добрый джигит…

Атакул только выругался.

Толмач знал свое — переводил да переводил фон Кауфману все, что слышал…

Фон Кауфман сел в седло. Сдерживая танцующего от нетерпения коня, крикнул во весь голос, с нескрываемым теперь гневом:

— Эй!

Люди, услыхав его окрик, остановились.

— Эй, сарты! Узбеки! — продолжал генерал. — К вам я особо обращаюсь. Опомнитесь! Не верьте зачинщикам смут! Помните, что киргизы, решившись воевать, ничего не могут потерять, не имея никакой оседлости, вы одни, сарты, узбеки, поплатитесь жизнью и имуществом! Опомнитесь!

Толмач перевел речь генерала. Никто не проронил на это ни звука.

— Слышали? — спросил фон Кауфман.

Но и теперь ответа не получил.

В тот же день беком Маргелана назначен был Атакул. А по улицам и кварталам разослан приказ фон Кауфмана:

"Объявить во всех кишлаках и аулах местным властям, что если население, подвластное им, будет участвовать в шайках или помогать каким бы то ни было способом этим шайкам, то кишлак или аул будет разорен, а начальники их подвергнутся заслуженному наказанию".

Бывает время — тиха и покорна горная река, отводи ее воду в любой арык — твоя воля. Но наступит день — и она превращается в бешеного слона, все уничтожающего на своем пути: не пытайся тогда удержать ее, не пытайся ставить ей преграды. Все будет сметено; может случиться и так, что покинет река то русло, по которому текла столетия, и выберет себе новый путь.

Гнев народа против прогнившей насквозь орды, против бездарного хана набирал день ото дня силу, как горная река воду из ледников. И губернатор со всем его могуществом ничего не мог тут поделать.

Фон Кауфман послал спешное донесение военному министру: "Насриддин-хан не сумел или не мог собрать ни воинов, ни денег для борьбы. Беки, им назначенные в Андижане, в Шарихане, в Балыкчи, без денег, без войска, оружия, изгнаны из городов. Народные силы, оружие в руках восставших. Во главе восстания опять стал мулла Исхак Хасан оглы".

Имя Исхака снова стало знаменем единства и освобождения. Все слои населения, в том числе и жители больших городов, отказывались присягать и повиноваться Насриддин-хану. Хан сидел в Коканде с кучкой придворных.

"Необходимо самим взять дело в руки, а для сохранения спокойствия в ханстве противопоставить непокорному, необузданному элементу населения кокандских владений нашу вооруженную силу, которая могла бы во всякое данное время быстро переноситься в среды поселений кипчаков и кара-киргизов и наказывать их