оживление – владелец одного из ресторанов выставляет телевизор на улицу, постепенно собирается небольшая толпа. Что происходит? На экране мелькают одни и те же кадры: самолет, врезающийся в небоскреб, внизу титры: «Terrorist attack in New York».

На следующий день раздается грохот авиамоторов – в десяти километрах на север находится база американских ВВС, у них объявлена повышенная боевая готовность. Отсюда вскоре полетят стратегические бомбардировщики В-52, вначале бомбить Афганистан, а потом Ирак…

На экране, в промежутках между выпусками новостей, появляется американский президент, он обещает возмездие. Но даст ли такое возмездие решение фундаментальных проблем, приведших к взрыву терроризма? Невольно думаешь о тысячах не в чем не повинных людей, которые будут принесены в жертву.

Мне только что сообщили из Багдада, что осуществлен арабский перевод моей книги «Арабы и море». Если положение на Ближнем Востоке будет меняться с такой стремительностью, публикации можно будет ждать долго, впрочем, это теперь неважно. Что будет со всеми этими несчастными людьми, заложниками обстоятельств?

Мы сейчас в гостях у Славы: по окончании восточного факультета, а потом аспирантуры экономического он поехал продолжать обучение в Оксфорд и впоследствии обосновался в Лондоне. Несмотря на расстояние, все мы – Галя, я и Слава – остались очень близки друг другу. У нас общая история, хотя и три самостоятельные жизни.

Слава живет в Хайгейт, на севере Лондона; здесь холмисто и зелено. По вечерам мы ходим гулять в Хэмстед Хиф, огромный парк, который раскинулся совсем неподалеку – мощные дубы и буки, озерца с массой экзотических птиц, аллеями и тропинками, скользящими по окрестным холмам. В центре парка небольшой дворец, где в начале века жил дядя последнего российского императора.

К восточной части парка примыкает Хайгейтское кладбище, где похоронен Карл Маркс и другие знаменитые личности, через дорогу – другое кладбище, оно почти всегда закрыто, посещение возможно лишь в сопровождении – можно заблудиться, буйная растительность переплела памятники и аллеи, здесь почти ничего не изменилось с середины девятнадцатого века. У одной из развилок неприметное надгробие – Майкл Фарадей, первооткрыватель электричества, он принадлежал к одной из шотландских пуританских сект, отсюда умышленная скромность его могилы.

Сдержанность бросается здесь в глаза повсюду. Даже английские дома выглядят какими-то маленькими и неприметными снаружи, но когда входишь внутрь, поражают своим вкусом и величественными пропорциями.

И еще – здесь остро пахнет Средневековьем, подлинным Средневековьем. В Кембридже, где мы остановились по пути из Фринтона в Лондон, – монастырские дворики колледжей, небольшая башня, увитая плющом, здесь жил Ньютон, дальше бельэтаж, многочисленные квадраты небольшого окна – здесь жил Бэкон; готические соборы, цветущие палисадники, рыночная площадь, где, как и несколько веков назад, с лотков продают овощи и мед, свежевыпеченный хлеб, пожелтевшие книги.

Даже Лондон поражает своим Средневековьем, узостью улиц, неожиданной для города такого размаха; огромные здания чем-то напоминают башни готических замков. В объединенном королевстве все течет своим ходом, даже движение здесь левостороннее – то и дело смотришь не в ту сторону, но флегматичные англичане лишь скептически улыбаются и пропускают незадачливых «европейских», или, как здесь говорят, «континентальных» пешеходов…

Риджентс-парк с его прекрасными розариями… Вот красно-коричневый «Гранат», источающий пряный запах вина, вот чуть более светлая «Миранди», розовая «Маргарет Мак-Греди», светло-розовый «Лос-Анжелос» и совсем белая «Натали Беттар». Чуть подальше дремлют в прозрачном воздухе тоже белые, но с розовой тенью «Синьора», «Офелия» и «Освальд Зиппер», за ними стелют по цветнику алое пламя «Кримсон Глори», «Хилл», «Кордес Зондермельдунг» и «Ольга Рамм», а там задумчиво-печальным светом мерцает бледно-розовая «Кокетка», жарко полыхает «Пуансеттия», неслышно дышат «Звезда Кавказа», «Хадли», «Салмон Спрей» и «Доктор Кокила», а по краям розария, над полукружьями испещренной кувшинчиками воды, приютились пунцовая «Розенмерхен» и бело-розовая «Нью Даун». Под тихим закатным небом переливы тонких оттенков и благоуханий, новые и новые лица гармонии. Розу считают царицей цветов; а царица роз – не эта ли желто-розовая «Глория Деи», вздымающая свои громадные светлые чаши посреди цветника? Хрупкие, трепетные лепестки, пронизанные солнцем и вечерней свежестью, струят и струят едва уловимый, едва угадываемый аромат…

Бейкер стрит, дом 221b, здесь жил легендарный Шерлок Холмс, рядом – соборная мечеть, минарет с полумесяцем, словно вырезанной на неожиданно голубом небе; вычерченные циркулем аллеи Гайд-парка, группы всадников, гарцующих вдоль вечнозеленых газонов; уличная пестрота Ист-энда, вывески на арабском, персидском, урду, хинди и бенгальском, словно вышитые изящным деванагари; здесь все цвета и все формы.

Лондон – столица империи, которой больше не существует, столица нового мира без границ, который только еще зарождается.

Ранним утром мы вновь пересекаем Лондон по пути в аэропорт. Туманы, которыми знаменита Англия, на самом деле здесь редки, но сегодня все словно застыло в туманной дымке. Мелькают один за другим викторианские бельэтажи, магическим узором растекается сеть улиц и площадей. Огромен, необычен этот город, где ни один квартал не похож на другой, где различные культуры сосуществуют, сливаясь в едином целом, основанном на многообразии… Быстро бежит полотно аэродрома; нос самолета резко поднимается, мы взлетаем и через несколько минут пробиваем пелену облаков. Вокруг – бесконечное море причудливых форм, все – до горизонта – залитое ровным, прозрачным, сильным светом.

Годы и музыка

И вновь Петербург, мой кабинет, книги и стол, и мое пианино с потертой крышкой и чудесным звуком, я приобрел его в «комиссионке» после докторской защиты, почти тридцать лет назад. Впервые в жизни – если не считать малоискусной игры на гитаре и балалайке в детские годы – удалось более или менее по-настоящему приступить к изучению музыкальных таинств. Так, работая за клавиатурой фортепиано каждый вечер, я самоучкой приобрел умение исполнять мелодии, которые носил в себе несколько десятилетий; предаваясь музыке душой, нельзя не творить в ней. Приобщение к прекрасному и вечному, что может быть большим источником вдохновения?

Слово «музыка» означает «принадлежащее музам». Звук «з» в слове «муза» восходит к соответствующему древнесемитскому согласному, выражавшему понятие света; представлен он и в обозначении «Азия» – так («асу») называли в древности страны, лежавшие к востоку от Финикии, тогда как от общего имени для западных стран («эреб») впоследствии возникло наименование «Европа».

Присутствие понятия «свет» в слове «муза» объясняет, почему именно таким словом обозначались девять греческих богинь, покровительствовавших искусствам и наукам. Эта особенность вслед за исходным определением наиболее четко отразилась в производном слове «музыка».

За внешне разнообразными именами «поэзия», «музыка», «живопись», «ваяние», «зодчество» таится, по существу, одно и то же, один и тот же высокий вид человеческого творчества. Каждое из пяти перечисленных искусств представляет сплав этих пяти. Например, в стихотворении заключены музыка и живопись, ваяние и зодчество, поэтому оно и просится к отображению его средствами каждой из проникших в него частей. Во всех случаях такого