Ли рванул с камерой наготове, оттесняя Моссмана и едва не опрокинув Терлоу. Полицейские дружно двинулись вперед, оставив доктора в полном одиночестве.

В дверях здания Мерфи появился лысоватый коротышка в синем костюме. Он поднял руку, защищаясь от света направленных на него прожекторов и вспышек фотоаппарата. Терлоу сощурился, глаза моментально заслезились.

Полицейские плотно обступили вход. За их спинами суетился Ли, поднимая камеру над головой и пытаясь направить ее в центр событий.

– Расступитесь немного! – кричал он. – Дайте заснять лицо!

Никто не обращал на него внимания. Очередная вспышка осветила сцену, и Терлоу успел поймать взгляд задержанного – маленькие глазки на круглом раскрасневшемся лице пристально, без боязни смотрели на психолога.

– Анди! – крикнул Мерфи. – Позаботься о Рут! Слышишь? Позаботься о малышке Рут!

После этого было видно только его лысину, мелькавшую в потоке шляп. Мерфи затолкали в ближайшую машину. Ли продолжал тянуться из-за спин, щелкая вспышкой.

Терлоу судорожно вдохнул. В воздухе висело напряжение, усиливаемое удушающей вонью выхлопов от отъезжающих машин. Вспомнив о видении, доктор поднял голову в тот самый момент, когда цилиндр взмыл и растворился в ночном небе.

Происходящее походило на кошмар.

Рядом с Терлоу возник полицейский.

– Клинт велел вас поблагодарить, – сказал он. – Говорит, можете побеседовать с Джо, когда его закончат допрашивать, или уже с утра.

Терлоу облизнул пересохшие губы, горло саднило.

– Я… с утра, – проговорил он. – Заодно зайду в Службу пробации.

– С этим делом волокиты быть не должно, – продолжал агент, садясь в стоящую рядом машину. – Передам Клинту ваши слова.

Подошел Ли – на шее фотоаппарат, в левой руке блокнот, в правой – огрызок карандаша.

– Послушайте, док, – начал он, – правда, что Мерфи не желал выходить, пока вы не приедете?

Терлоу кивнул и отошел, пропуская сдающую назад патрульную машину. Сам вопрос и то, что он стоит здесь на улице, пока автомобили один за другим с ревом скрываются за углом, вызвали в нем ощущение полной бессмыслицы.

Ли карябал в блокноте.

– Вы, вроде, когда-то близко общались с дочерью Мерфи? – спросил он.

– Мы дружили, – ответил Терлоу. Слова и произнесший их человек казались посторонними.

– Труп уже видали?

Доктор мотнул головой.

– Премерзкое багровое месиво, – сказал Ли.

Терлоу хотел ответить: «А ты премерзкая багровая свинья!», но голос ему не повиновался. Адель Мерфи… труп? Все жертвы зверских убийств становились безобразно похожи: неестественные позы, лужи липкой крови, темнеющие раны… и при этом профессиональная отчужденность полицейских, замеряющих, записывающих, задающих вопросы. Собственная профессиональная отчужденность Терлоу готова была вот-вот треснуть по швам. «Труп», как выразился жадный до новой сенсации репортер, был знакомым ему человеком, матерью когда-то любимой… все еще любимой женщины.

Терлоу вспомнил глаза Адель Мерфи – такие же, как у Рут, – их скептически-спокойное выражение и оценивающие взгляды, которые она бросала на него, прикидывая, подойдет ли он дочери в качестве мужа. Те планы тоже умерли, даже раньше нее.

– Док, так что там было, у окна? – спросил Ли.

Терлоу посмотрел сверху вниз на толстяка, на его полные губы, пытливые хитрые глазки и представил себе, как тот отреагирует на описание штуковины перед окном Мерфи. Доктор невольно взглянул на то место – ничего. Он поежился от внезапно накатившего озноба.

– Мерфи, что ли, выглядывал? – Гнусавый деревенский выговор репортера порядком раздражал Терлоу.

– Нет, – ответил он. – Я… Наверное, показалось.

– Не понимаю, как вы вообще хоть что-то видите в своих очках, – заметил Ли.

– Вы правы, – согласился Терлоу. – Все дело в очках.

– У меня еще масса вопросов, док, – продолжал Ли. – Давайте зайдем в «Турецкие ночи», посидим как люди. Вон моя машина, я подвезу…

– Нет, – сказал Терлоу и замотал головой, чувствуя, что оцепенение проходит. – Может, завтра.

– Какого черта, док? Завтра уже наступило!

Терлоу даже не обернулся, он спешил через дорогу к своей машине. В голове звучали слова Мерфи: «Позаботься о малышке Рут!»

Надо найти ее, предложить свою помощь. Пусть она замужем за другим; того, что когда-то между ними было, никто не отменял.

6

Публика всколыхнулась – единый организм в анонимной темноте эмпатеатра.

На Келексела, сидевшего практически в самом центре огромного зала, движение произвело гнетущее впечатление. Вокруг него расположились члены съемочной команды и свободные от работы сотрудники, пришедшие посмотреть на новое творение Фраффина.

Работа шла над двумя записями, их перематывали и пересматривали десятки раз, оттачивая элементы истории. Сейчас все ждали начала очередного прогона вступительной сцены, а Келексела не оставляло предчувствие, что ему угрожает опасность. Опасность необъяснимая, сугубо личная, предназначенная ему одному и имеющая какое-то отношение к воспроизводимой истории.

От микросенсорной сетки – побочного продукта открытия Тиггиво – исходил слабый запах озона. Невидимое поле обволакивало аудиторию и связывало ее с проецируемой сценой. Келексел никак не мог приноровиться к креслу, оборудованному панелью для редактирования отснятого материала. Привычными были разве что высокий купольный свод с линиями силового поля пановида, ведущими к сцене, и сама сцена далеко внизу – так выглядел любой эмпатеатр.

Все остальное порядком действовало на нервы – производственные шумы, стук клавиш, профессиональный жаргон: «Сократи вводную часть и дай крупным планом… как только включат свет, упор на обоняние… вначале поменьше бриза… усиливаем реакцию жертвы и сразу меняем кадр…»

Вот уже два дня Келексел, получив разрешение, наблюдал за работой персонала кинокорабля. И все никак не мог привыкнуть к звукам и голосам в аудитории. До этого он лишь бывал в эмпатеатрах, где показывали законченные сюжеты, и публика сидела, затаив дыхание.

Откуда-то слева донеслось: «Запускай».

Силовые линии пановида исчезли. Зал полностью погрузился в темноту. Кто-то нервно кашлянул, и напряжение передалось всем присутствующим.

В центре сцены забрезжил свет. Келексел заерзал, пытаясь усесться поудобнее.

«Всегда одно и то же начало», – вздохнул он.

Размытое тусклое пятно постепенно обрело очертания уличного фонаря. Из тьмы возникли газон, поворот дорожки и, наконец, часть призрачно-серой стены дома. Темные, примитивно застекленные окна зловеще блеснули, будто чьи-то глаза.

Откуда-то из глубины сцены послышалось прерывистое дыхание и глухой яростный стук.

Застрекотало насекомое.

Реалистичность воспроизводимых пановидом звуков создавала впечатление, будто Келексел сам находился у дома. Для окутанных сенсорной сеткой и соединенных с эмпатическими проекторами зрителей события разыгрывались непосредственно перед ними. Ощущение было сродни Единству хемов. Келексел почувствовал прохладное дуновение ветра, и в нос ударил запах пыли, сдутой с высохшей травы.

По телу поползли мурашки. Со сцены, через сетевые проекторы, на него надвигался ужас. Келексел изо всех сил убеждал себя, что видит постановку, что все происходит не с ним. Просто ему передался страх другого существа, записанный и воспроизводимый сверхчувствительными приборами.

На сцену выбежала женщина