в развевающемся зеленом пеньюаре. Она задыхалась на бегу, босые ноги протопали сначала по газону, потом по асфальту. За ней выскочил коренастый круглолицый мужчина с кинжалом в руке – лезвие змеей блеснуло в свете фонаря.

Глаза женщины наполнились ужасом, из груди вырвался крик: «Нет! О боже, нет!»

У Келексела перехватило дыхание. С каждым просмотром он с новой силой переживал сцену убийства, все больше понимая, почему Фраффин занялся этой историей.

Лезвие блеснуло над головой…

– Стоп!

Сеть выключилась, напряжение мгновенно спало, и наступила пустота, будто его столкнули с утеса. Сцена погрузилась во тьму.

Келексел мгновенно узнал голос, раздавшийся где-то внизу справа. Фраффин!.. Инспектора захлестнула ярость. Он с трудом взял себя в руки, однако злость не проходила.

Вспыхнувший свет обнаружил ряды кресел, расходившиеся вверх от сцены. Келексел обвел взглядом присутствующих. От них, как и от опустевшей сцены, по-прежнему исходила необъяснимая угроза. Инспектор привык доверять собственной интуиции и не сомневался: над ним нависла беда. Но какая?

Зрители расположились рядами: стажеры и свободные от дежурства члены экипажа сидели на самом верху, потом шли новички на испытательном сроке и специальные наблюдатели, и у самой сцены – монтажная группа. Каждый хем по отдельности выглядел вполне безобидно, однако Келексел не забыл своего ощущения в темноте – то был единый организм, готовый вот-вот наброситься и не сомневающийся в своем успехе. Эмпатическая связь, объединявшая всех хемов, позволяла безошибочно угадывать их настроения.

В зале вновь воцарилась тишина, все чего-то ждали. Далеко внизу, у самой сцены, несколько голов склонились в неслышной беседе.

«Не чудится ли мне? – засомневался Келексел. – Ведь они наверняка относятся ко мне с подозрением. Тогда почему мне разрешили сидеть тут и наблюдать за их работой?»

Работой над сценой насильственной смерти.

Келексел вновь почувствовал злость на Фраффина за прерывание процесса. Как он смел, пусть даже продолжение известно?.. Келексел тряхнул головой, силясь унять возбуждение, и еще раз огляделся. Персонал походил на пеструю мозаику, разбросанную по огромному залу; цвет формы указывал на должность: пятнистая красная у пилотов, оранжево-черная у съемочной команды, зеленая у сценаристов, желтая у техперсонала и обслуги, фиолетовая у постановщиков и белая у костюмеров. Среди них тут и там чернели Манипуляторы – помощники режиссера, ближайшее окружение Фраффина.

Группа у сцены прекратила обсуждение. От них отделился режиссер; он взобрался на сцену и встал по центру – в зоне наиболее четкого изображения. Он умышленно добивался отождествления с тем, что происходило на том же самом месте за считанные минуты до его появления.

Келексел подался вперед, всматриваясь в режиссера. Невысокий, щуплый, в черной мантии. Копна иссиня-черных волос на серебристой голове, резко очерченный рот с волевой нижней губой. Он отдаленно напоминал суровых лидеров древних и опасных миров, куда не заглядывал никакой другой хем. Индивидуальность Фраффина завораживала.

Его глубоко посаженные глаза оглядели зал и остановились на Келекселе.

Инспектор похолодел. Он съежился в кресле, мысли заметались. Фраффин будто указывал на него, говоря: «Вот ты, болван, и попался! Запутался в моих сетях, тебе не уйти!»

Эмпатеатр накрыла гробовая тишина; казалось, никто не дышал. Все взоры устремились на центр сцены.

– Позвольте вам напомнить, – вкрадчиво произнес Фраффин. – Наша задача – действовать исподволь.

И снова посмотрел на Келексела. «Вот ты и испугался, – подумал он. – А страх возбуждает. И ты уже заприметил дочку жертвы – женскую особь, перед которой не устоит ни один хем. Небольшая, грациозная, глаза – изумруды. Как же хемы падки на зеленое! Она похожа на других существ, которых хемы используют для удовольствий, и непременно вызовет физическое влечение. Ха-ха, Келексел. Скоро ты попросишь разрешения поближе изучить аборигенов – и мы тебе разрешим».

– Вы недостаточно учитываете психологию зрителя, – продолжил вслух Фраффин – голосом, который вдруг сделался ледяным.

По эмпатеатру прокатилось волнение.

– Нельзя с ходу пугать зрителя до смерти. Лишь намекните ему, что ужас притаился за углом. Не действуйте оголтело. Пусть насладится – полюбуется на жестокость, позабавится смертью. Зритель не должен понимать, что сам подвергается манипуляции. Тут все гораздо глубже, чем поверхностные интриги для собственного развлечения.

Из слов Фраффина сочилась недосказанность. Угроза. Вокруг Келексела накалялись страсти, в которых он не мог разобраться.

«Надо будет на досуге поближе изучить этих аборигенов, – подумал он. – Возможно, ключ к разгадке в них».

Идея словно открыла дверь соблазну, и на Келексела нахлынули мысли о женщине из последнего сюжета. Какое экзотичное имя – Рут. Рыжеволосая Рут. В ней было что-то от саби – существ, известных своим умением доставлять хемам эротическое наслаждение. Инспектор однажды владел одной такой саби. Только та слишком быстро увяла. Типичный недостаток смертных на фоне бесконечной жизни хемов.

«Неплохо бы изучить эту Рут поближе, – прикидывал Келексел. – Людям Фраффина ничего не стоит доставить ее сюда».

– Исподволь, – продолжал тем временем режиссер. – Публику надо держать в легком неведении. Считайте наши сюжеты танцем, забавным отражением настоящей жизни, эдакой сказкой для хемов. Всем вам известна цель этой истории. Так и подводите к ней не в лоб, а исподволь.

Эффектным театральным жестом Фраффин запахнул мантию, повернулся к залу спиной и с достоинством покинул сцену.

«У меня отлично вышколенная команда, – напомнил себе режиссер. – Сделают все с филигранной точностью. Снимем этот забавный сюжетик, и его можно будет продавать отдельно как образчик артистического мастерства. Впрочем, достаточно и того, что мы обведем вокруг пальца этого инспектора – немного страсти, немного страха – и запишем каждый его шаг на пленку. Каждый шаг. Этот Келексел поддается манипуляции не хуже местных дикарей».

Минуя служебный проход за сценой, Фраффин запрыгнул в голубую трубу, ведущую вдоль корабельных складов прямиком в его каюту. Силовое поле подхватило его и понесло с такой скоростью, что проекции люков по сторонам слились в одну сплошную размытую полосу.

«Даже немного жаль его, дурака, – думал Фраффин. – Поначалу инспектора явно покоробила идея насильственной смерти, однако стоило ему показать бытовую драму аборигенов, как он тут же увлекся сюжетом. Странно – мы так сопереживаем жертвам насилия, будто сами сталкивались с ним в прошлом».

Подкожная броня непроизвольно сжалась под напором беспорядочных зыбких воспоминаний. Фраффин содрогнулся и притормозил перед люком в свою каюту. Его вдруг ужаснуло сознание нескончаемости собственной истории. Казалось, он стоит на пороге пугающих открытий, будто из темноты вечности на него вот-вот выпрыгнет жуткое понимание того, о чем он не смел и подумать.

Страх привел Фраффина в ярость. Захотелось ударить с размаху в эту вечность, заткнуть сеющие смуту голоса. Стараясь побороть панику, режиссер подумал: «Бессмертным необходим регулярный наркоз для усыпления совести».

Мысль была