они считают еретиками и обреченными гореть в аду. Я же не считаю обреченной гореть в аду ту, которая не хочет писать мне длинных писем, и даже скажу, что она — человек человечный, несмотря ни на что.

181

Родошто, 16 septembris 1750.

Как прекрасно жить в таком городке, как наш: ты можешь пойти в поле, когда хочешь. Большие города, окруженные стенами, они — как тюрьмы. Сейчас сплошное удовольствие поесть в саду, там много фруктов, хотя они не очень разнообразны, потому как садовники тут плохие, не умеют делать прививку. Груш, яблок, слив нет, зато много персиков, много дынь двух-трех видов, особенно много сейчас осенних дынь, которые созревают до декабря. Таких осенних дынь, как здесь, нигде больше нет, они очень походят на огурец, так что ежели какая-то не очень хороша, то чисто огурец. Но лучшего фрукта, чем эта дыня, невозможно найти; на вид она не очень хороша, а ежели разрезать, то еще хуже, потому как внутренняя часть ее — совершенно зеленая, но стоит попробовать, и будешь есть с наслаждением, потому как такая дыня тает в девичьем рту, и такая сладкая, словно сварена в меду.

Но перейдем к женским делам. У турок одна ветвь веры, и суть ее в том, что Бог один, а Магомет — его пророк. Что же касается заповедей, то турки разделяют их на пять частей: 1) пять раз в день надо молиться; 2) во время рамазана поститься; 3) подавать милостыню и во всех поступках следовать милосердию; 4) при возможности совершать паломничество в Мекку; 5) не терпеть на теле своем никакой нечистоты. К этому добавляют еще четыре заповеди, но они не так необходимы для блаженства: 1) соблюдать пятницу; 2) совершать обрезание; 3) не пить вина; 4) не есть свинину и мясо таких животных, у которых сначала не выпустили кровь.

Турки соблюдают пятницу и должны в этот день, в полдень, идти в мечеть; женщинам разрешается туда не ходить, чтобы мужчины могли молиться более сосредоточенно. Турок торговец в этот день до обеда не откроет свою лавку, а набожный турок не пойдет в этот день в дом к христианину, что я испытал и сам. Обычное стремление к добру привело законодателя к тому, что он ученикам своим запретил пить вино. Избегайте, сказал он, вина, игры в кости и шахмат, все это придумано дьяволом, чтобы раздувать между людьми ненависть и ссоры, чтобы отвлекать их от молитвы и мешать им призывать в помощь имя Божие. Нам же с тобой, кузина, это не мешает воздать хвалу Господу за то, что в этом году мы даже не слышали о чуме. Да не услышим мы о ней и дальше.

182

Родошто, 1751, 14 februarii.

Милая кузина, я очень рад тому, что, как ты и хотела, писал до сих пор о турецких обычаях и религии; желаю, чтобы и дальше так было. Но необходимо написать, что здесь наступили весьма смутные времена; правда, нам это на пользу, потому как сейчас, на масленицу, приносят нам много дроф, мертвых и живых, которых поймали во время ледяных дождей. Турок на них не зарится, нам же они даже надоели. Дрофа — ужасно упрямое, самонадеянное животное, предпочитает лучше умереть от голода, чем поесть; но молодую дрофу можно приручить. Но пора переходить к женским делам.

На муфтия турки смотрят как на главу и оракула их религии и законов. Выбор муфтия полностью зависит от султана, который на эту должность выбирает умного, рассудительного и честного человека. Хотя декреты и решения муфтия для судей — закон, для султана они ничего не значат. При всем том власть муфтия так велика, что султан ни в чем не перечит ему и не мешает исполнению его решений, которые состоят всего из нескольких слов, а в конце добавлено: Бог знает, как лучше. При всем том, ежели султан попросит у муфтия совета в государственных делах или насчет казни какого-нибудь паши, или о мире, о войне, и ежели сочтет, что священник думает обо всем по-другому, чем султан, то без раздумий сместит его и выберет такого главного муфтия, у которого мысли такие же, как у султана.

Когда султан пишет муфтию, он начинает так: ты, эсад[559], который мудрее всех мудрецов и возвысился во всех науках выше всех, которые в них возвысились. Ты, который воздерживаешься от всех непозволительных вещей, даешь пример доброй нравственности и настоящей учености, наследник пророков и апостольской науки, который разгадываешь тайны веры и открываешь ее действительный смысл. Ты — ключ к сокровищнице истины, ты освещаешь туманное объяснение, ты укреплен милостью вышнего правителя и законотворца человеческой нации. Пускай Великий Господь позволит тебе навсегда оставаться в доброй нравственности.

Когда муфтий избран, султан посылает ему куний кафтан и тысячу талеров золотом в платке, потом назначает ему две тысячи монет ежедневно. Одна полтура — три монеты, это всего шестнадцать талеров и тридцать полтур. Есть такие султанские храмы, из имущества которых он может взять себе пятьдесят тысяч талеров.

После муфтия есть два кадилескера, один — европейский, второй — азиатский. К ним можно приходить со всякими делами в отношении закона, и они могут выносить приговор по всяким законам. Из этой должности они могут стать муфтиями.

После кадилескера следует мулла; ему полагается пятьсот монет в день. Мулла обладает властью над кади, или судьями, во всей провинции. Мулла тоже может стать муфтием. Муллы и кади считаются церковными людьми, потому как у турок не отделяют религиозный закон от светского.

Имамы, или священники — это парохи[560]. Они должны быть безупречными. Но нужно, чтобы они могли хорошо читать Коран, и первое среди их обязанностей — созывать с минарета народ на молитву. А еще нужно, чтобы народ высказал великому визирю свое согласие, иначе, без приказа визиря, они не могут занять эту должность. Для этого не требуется иных священнических качеств, им и муфтий ничего не приказывает, каждый свободен в своем приходе, но только под присмотром городских судей.

Эмиры считаются людьми церкви, поскольку они происходят из семьи Магомета, и чтобы их отличать от других, они носят зеленую чалму: зеленый — цвет Магомета. Им много чего позволено, туркам запрещается унижать их, но если они рассержены на них или увидят пьяными, то сорвут чалму и без всякого почтения поколотят.

У эмиров один глава, которого называют нахиб-эшреф[561]. Он обладает такой