из гостей Израиля, диспенсационалиста по имени Клайд Лотт: этот скотовод из Миссисипи в 1989 году наткнулся на соответствующий отрывок в книге Чисел и задался вопросом, возможно ли вывести столь совершенное жертвенное животное. Он решил, что это не так уж и сложно, пусть такие телки в Европе и Азии встречаются редко, но американские рыжие ангусы – порода быков – близки к ним по окрасу.

В следующем году он явился в отдел международной торговли департамента сельского хозяйства и торговли штата Миссисипи, который позднее направил торговому атташе Государственного департамента следующую записку:

«Клайд Лотт готов поставлять рыжих ангусов, подходящих для ветхозаветных библейских жертвоприношений, без пятен и волос иного цвета; генетически рыжий цвет вызывает покраснение глаз, пигментация носа будет темной, однолетние телки весят приблизительно 700 фунтов. Эта порода быстро адаптируется к климату Ближнего Востока, а также имеет отличное качество говядины [так в оригинале. – Авт.]»690.

Со временем этот меморандум попал к раввинам из Института храма, и директор последнего Хаим Ричман с удовольствием отметил, что библейский Лот, прославленный Содомом, также разводил крупный рогатый скот691. Затем Лотт и Ричман несколько раз встречались в Израиле, а сенсационное рождение Мелоди в 1996 году подстегнуло их планы: они намеревались в декабре 1997 года отправить сразу пятьсот стельных коров в пороховую бочку – на оккупированный Израилем Западный берег реки Иордан. Увы, эта схема, которая, вероятно, породила бы целое стадо настоящих коров апокалипсиса, так и не осуществилась из-за бюрократических и финансовых препон. Лотт сетовал:

«Глубоко в своем сердце я знаю – Господь хочет, чтобы я стал благословением для Израиля. Но как же все сложно! Мы попросту не готовы отправлять туда рыжих телок. Если Всевышний взирает на нас, если Ему есть дело до людских делишек, то рано или поздно это произойдет, и тогда все изменится»692.

В схеме диспенсационализма лишь тонкая красная линия разделяет две идеи – «мир изменится» и «мир содрогнется». Корова Мелоди, Лотт и Ричман – словно персонажи странной теологической пьесы, в которой разные актеры выходят на одну и ту же сцену и произносят практически одинаковые монологи. Они с радостью поддерживают друг друга до развязки, но затем их пути расходятся. По иудейскому сценарию мессия приходит всего единожды, выделяя иудеев и их храм в Иерусалиме; в христианской версии добавляется несколько дополнительных актов, когда мстительный Бог заставляет треть евреев отречься от прежней веры и обратиться в новую, а остальные две трети сгорают в адском пламени.

Излишне уточнять, что это представление подразумевает обильную и обширную циничную взаимную эксплуатацию в промышленных масштабах. Израильские экстремисты, неспособные добиться поддержки электората своими лозунгами о восстановлении Иудеи и Самарры и возрождении храма, с радостью принимают финансовую и политическую помощь от христиан-евангелистов, которые, в свою очередь, считают, что в финале пьесы их новые союзники-евреи будут уничтожены – кто-то обратится, кто-то сгорит. По словам журналиста Гершома Горенберга: «Это, возможно, не имело бы значения, если бы не люди с благими намерениями, уверяющие себя, что евреи строят храм, призванный окончательно спасти мир, однажды протягивают руку экстремистам, которые действуют не среди мифов, а в реальной стране, где реальные конфликты уносят реальные жизни»693.

Глава тринадцатая

Капиталистические филантропы

В том же самом десятилетии, когда Клайд Лотт и Хаим Ричман развивали свои потенциально катастрофические, христианский и иудейский соответственно, нарративы конца времен, американские инвесторы коллективно утратили разум в угаре финансовых спекуляций.

Как-то вечером в начале 2000 года, после долгого рабочего дня в офисе журнала «Мани» в центре Манхэттена, журналист Джейсон Цвейг поймал такси до дома. Когда машина отъехала от тротуара, путь ей преградили четверо молодых людей в дорогих костюмах; один принялся барабанить в водительское стекло и требовать, чтобы компанию отвезли по адресу всего в нескольких кварталах отсюда. Таксист сказал, что уже взял пассажира, и тогда этот молодой человек сунул ему в лицо 100-долларовую купюру со словами: «Так вышвырни его, и получишь сотню».

Таксист закрыл окно, и, цитируя Цвейга, «машина умчалась прочь с места происшествия, как девушка из шатра Аттилы-гунна». Цвейга, опытного журналиста и жителя Нью-Йорка, поразило не то, что золотая молодежь сорит деньгами, а то, что пешком до нужного адреса эта компания добралась бы куда быстрее694.

Подобно Бланту, Хадсону и Инсуллу эти дерзкие молодые люди были опьянены внезапным богатством (не говоря уже о более низменных напитках). Они ощущали себя богатыми, следовательно, по логике нашего материалистического общества, причисляли себя к умным и важным персонам, пускай богатство, скорее всего, принесла им слепая удача в сочетании с откровенным жульничеством.

Финансовая мания, яркими представителями которой были эти четверо юнцов, продолжалась, если не вдаваться чрезмерно в подробности, с середины 1990-х по середину 2000-х годов, после чего медленно сошла на нет в следующие два с половиной года; во многом происходящее напоминало ситуацию после «черного четверга» 1929 года. Печальные плоды краха обнаруживались повсеместно: 100 миллионов инвесторов потеряли в общей сложности 5 триллионов долларов, то есть приблизительно треть совокупного капитала на фондовом рынке. Наиболее агрессивные из них (десятки миллионов американцев), обманутые верой в то, что сумели найти финансовый источник вечной молодости в акциях доткомов и паевых инвестиционных фондах, лишились в ходе кризиса, как и Эдгар Браун в 1929 году, большей части своих сбережений695.

Подобно предыдущим маниям здесь вполне применима «патофизиология пузыря», если использовать схему четырех необходимых условий Хаймана Мински: технологическое и финансовое замещение, доступность кредитов, поколенческая амнезия и отказ от проверенных временем принципов оценки фактов.

Перефразируя известную мантру, великое замещение эпохи – появление Интернета – действительно изменило все696. Годом рождения Всемирной сети считается 1969 год, когда Исследовательское агентство перспективных проектов министерства обороны США сумело скоммутировать первые четыре «узла» – в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, Калифорнийском университете в Санта-Барбаре, университете Юты и Стэнфордском исследовательском институте. Новая «информационная супермагистраль» привлекла внимание инвесторов, однако первоначальная неспешность передачи данных и сложность использования технологии (не забудем также о дороговизне и неуклюжести первых персональных компьютеров) обернулись тем, что в первые двадцать лет своего «земного существования» она почти не оказывала влияния на повседневную жизнь. Первые широко используемые сети, такие как «Эй-оу-эл» (AOL) и «Компьюсерв», исходно даже не имели выхода «во внешний мир», а позднее, когда «выход» все-таки состоялся, их можно было сравнить с обнесенными стеной садами, не допускавшими прямого перехода на веб-страницы за пределами своего домена.

Положение дел изменилось в 1990 году, когда Тим Бернерс-Ли, компьютерщик из CERN, европейского центра физики высоких энергий, расположенного на швейцарско-французской границе, изобрел первый примитивный браузер, который пророчески назвал «Всемирной сетью» [177]. Сам Бернерс-Ли просто пытался соединить в общую сеть бесчисленное множество компьютеров