В полночь беспокойный Петр послал разбудить гостей.

– Эк, его… Сам бы хоть напился, да другим покой дал, – ворчали гости.

Петр повел их к постели одного из гостей, и снова началось «бахусоподражание» до полного забвения… Языки уже совсем плохо повертывались у гостей, и они пили молча, с каким-то отчаянным видом.

Петр пил мало и терпеливо сносил поминутные приставания гостей с уверениями в преданности и пьяными поцелуями.

– Болтают, господин резидент, якобы его цесарское величество зело великую надобность в деньгах имеет? – лукаво спрашивал он у Блеэра, подливая ему вина в громадную кружку.

– Истинно так, казна разграблена дочиста! – бормотал тот, так пристукивая кулаком по столу, что звенела посуда.

Пьяные послы и вельможе поверяли иногда царю самые сокровенные свои дела, а потом дивились, откуда ему все становилось известным.

В восемь часов утра гости проснулись от добрых толчков и криков царских денщиков. Петр приглашал их на завтрак. Долго умывались и одевались гости, освежая головы. Князь-папа собирался даже купаться пойти под фонтаны, но «мгла Бахусова» все еще крепко сидела в голове и вязала язык.

– Доброе утро! – весело приветствовал своих мрачных гостей царь. – Опохмелитесь-ка… Катенька, подноси.

Гости опохмелились, как будто рассеиваться стала «мгла», иные повеселели, но более опытные мрачно ожидали, что будет дальше, какую еще потеху выдумает ненасытный шутник и насмешник.

После завтрака денщики повели гостей под гору, где их ожидали неоседланные кони. Блеэр возмутился даже, узнав, что ему вместе с другими придется сесть на тощую заморенную клячу и вскачь мчаться на ней в гору без седла и стремян, чтобы повеселить царя.

– Сие превосходит меру всяческого терпения, – шептал он Веберу. – Вчера мы хоть дровосеками были, а ныне, милости просим, шутов должны изображать…

– Не изволишь довольным быть? – нагло прервал жалобы Блеэра Меншиков.

– Неуместным своему званию нахожу подобные забавы, – раздраженно ответил цесарский резидент и отвернулся.

Ассамблея при Петре I. Фрагмент

Лицо Меншикова приобрело на мгновение какое-то хищное выражение. Он, кажется, как и Петр, не столько был пьян, сколько притворялся.

– Ну, садитесь, что ли, – недовольно ворчал князь-кесарь Ромодановский, взгромоздившийся уже на свою лошаденку. – Как раз нынче под «орла» подведете… «Всепьянейший», влезай, брат…

Шутовская процессия тронулась. Изморенные лошаденки, поощряемые дождем палочных ударов, карабкались на гору изо всех сил, спотыкаясь и неуклюже пускаясь вскачь. Петр с Екатериной смотрели на это «шествие» из окон дворца и весело хохотали.

Престарелый Никита Зотов, как ни старался, смог доехать только до середины горы и слез на площадке.

– Ты что ж, «смиренный»?! – кричал ему царь.

– Не вместно мне, яко «главе соборному», верхом ездить. Подобает мне в кресле али на троне князь-папином носиму быть, – бормотал он, беспомощно размахивая руками.

До самого обеда гарцевали гости на своих конях, а за обедом возобновилось «служение Бахусу».

– Теперь можно и в Кроншлот[45] прокатиться, – говорил за столом царь.

– Не в меру сильный и противный ветер имеем, ваше величество, – попробовал протестовать кто-то.

Но после обеда все отправились на Петергофскую пристань, и не без труда взобрались гости на палубу крутой шюты[46] царицы.

3

Холодный ветер яростно налетал на царскую шюту и как лодочку швырял ее с волны на волну. Царь не выпускал из своих рук руля, но судно плохо повиновалось. Снасти трещали и скрипели, шлепали мокрые паруса, брызги дождем осыпали палубу и промокших путешественников.

– Плезирная прогулка, нечего сказать! – ворчали они. – Дай Боже живыми остаться. Краше бы в Петергофе пребывать до утра…

Скрипение руля прерывало жалобы совершенно протрезвившихся от страха и холода «жрецов Бахусовых».

Качка все усиливалась по мере приближения дождевой тучи, закрывавшей горизонт. В каюту натекла вода с палубы, и царица с фрейлиной в трепетном ожидании сидели на подвешенных за канаты лавках.

– Безумие ездить по морю в такую погоду. Безумие, – дрожа от холода, шептал Блеэр.

Нахмурился и сам державный кормчий, пытливо вглядываясь в пелену дождя, окутавшего его корабль. Ни берегов, ни огней… Бог весть, куда выбросят эти бурые грязные волны, с грозным гулом бегущие отовсюду.

Царь сердился…

«Не справиться с ветром, не устоять против бури!.. Нет! Согнул я бородачей московских, а уж с ветром то и подавно управлюсь».

А ветер рвал его шарф, откидывал назад волосы, бил в лицо дождем… Паруса то хлопали как пушки, то беспомощно повисали на реях, блоки резко бились о мачты, поминутно раздавалась команда, и матросы, цепкие как кошки, взбирались по вантам.

Намокшие, испуганные до полусмерти гости беспомощно жались друг к другу, не смея кричать, не смея говорить. Князь-папа даже привязал себя из осторожности к мачте и плевался всякий раз, как волна перехлестывала через палубу.

Четыре буера, на которых ехали прислуга царя и гостей, давно уже пропали из вида. Иногда гостям казалось, что они слышат отчаянные стоны и крики, они вглядывались в окружавшую их мглу, прислушивались… Вой ветра и скрип снастей обманывали их.

Петр не покидал руля. Цепляясь за мачты и канаты, Меншиков подобрался к нему на корму – бледный, растерянный, как и все.

– Ваше величество! Позволь сменить тебя, отдохни. Где управить рулем в такую непогодь, на Бога одна надежда…

– Вздорные речи и слышать мерзко, Данилыч! – откликнулся царь, всей грудью налегая на вал руля.

Данилыч в глубине души был куда как доволен царским ответом – не мастер он на руле стоять.

– Ой-ой, замерзаю!.. Господи Боже!.. Ой, смерть моя! – стонали несчастные путешественники.

Семь часов носило шюту по взморью, семь часов бессменно простоял на руле Петр. Чудом каким-то загнало шюту в Кроншлотскую гавань, и мокрые озябшие гости, не веря себе, робко сошли на берег под проливным дождем. Петр, как капитан, сошел последним и попрощался с гостями.

– Покойной ночи. Забава наша чрезмерно сильна уж была.

Не дешево обошлась всем эта забава, долго трепала лихорадка «жрецов Бахусовых», много хлопот было лекарям.

И навсегда памятным осталось для них это затеянное упрямым царем путешествие «во мгле Бахусовой».