среди населения. Эссеист Луи Менанд обобщил имеющиеся свидетельства: «Нас привлекают те вещи, которые, как мы видим, привлекают других, и вещи нравятся нам тем больше, чем дольше они нам нравятся»[811]. Охотники-собиратели не перенимали увлечения с регулярностью, которую мы воспринимаем как само собой разумеющуюся, от меняющихся подолов юбок до популярных приложений для сотовых телефонов, и их культуры не кичились меняющимися субкультурами, свойственными современности. Тем не менее они раскрашивали свою кожу и исполняли музыку по-разному, пусть эти различия и были едва уловимы. Люди, без сомнения, осторожно поддерживали новый социальный выбор, и со временем он начинал нравиться им все больше и больше.

Абсолютные новшества тоже находили свое место. Представьте себе охотника-собирателя, столкнувшегося с чем-то радикальным. Если нововведение не имело ценности, оно бы не распространилось, не важно, каков был источник. В противном случае реакция человека зависела от изобретателя. Люди предпочитают следовать за теми, кто соответствует их ценностям, но они могут предоставить своему необычному товарищу некоторую свободу действий. Хотя в локальных группах охотников-собирателей не было явных лидеров, новшества могли вводиться «сверху вниз» любым, кто обладал хоть небольшим влиянием. Такой образец для подражания мог подтолкнуть каждого к выбору в новом направлении, вероятно, за счет подсознательного побуждения к отзеркаливанию поведения других людей, которыми восхищались[812]. Например, люди могли следовать совету человека, обладавшего духовными способностями, как показывает история, рассказанная антропологом, который наблюдал за андаманцами:

Давно укоренившиеся обычаи могли измениться мгновенно в результате «откровения» какого-нибудь провидца, только для того, чтобы новые обычаи со временем были ниспровергнуты следующим «откровением». Я наблюдал это у онге, когда Энагаге, известный провидец, однажды объявил, что он получил от духов указание, касающееся способа демонстрации охотничьих трофеев. Челюстные кости свиньи больше не должны были насаживать одну позади другой на шесты, подвешенные горизонтально вдоль покатой крыши хижины на небольшой высоте над кроватью охотника[813].

В наши дни большая часть культурных вариаций исходит от подростков, которые делают первый шаг, бросая вызов «правильному» поведению. Даже несмотря на то, что их выбор не может выйти за рамки допускаемой обществом свободы действий, не вызвав сильную негативную реакцию, по прошествии времени каждый, от хиппи до скинхеда, оказывает влияние на господствующие тенденции; сдвиг уравновешивается старшими поколениями, которые сдерживают изменения, связанные с отличиями поколений, до тех пор, пока их влияние не ослабнет. Подобные битвы между молодыми и стариками кажутся вневременными, но неясно, происходили ли они в обществах охотников-собирателей: большинство рассказов о людях, живших в локальных группах, сосредоточены на том, как дети изучали традиции, а не противились им или изобретали новые. Дети есть дети, и вызывающее поведение, по-видимому, является неотъемлемым элементом на пути ребенка к независимому существованию. Как все мальчики и девочки, дети охотников-собирателей, вероятно, были восприимчивы к новому опыту, от экспериментов с прическами до открытия неизведанных земель[814]. Когда в далеком прошлом появлялись эффектные идеи, методы или изделия, вероятнее всего, их внедряла молодежь.

Рождение внешней группы

Следует ожидать, что деталей, касающихся раскола общин, будет недостаточно, принимая во внимание тот факт, что застать хотя бы одну общину в момент раздела почти невозможно – этого никогда не было сделано. Частота, с которой рождаются языки, может служить примерным ориентиром при оценке продолжительности существования общества. Языки со временем расходятся во многом так же, как происходит расхождение последовательностей нуклеотидов между видами (метод датирования таких событий называется молекулярными часами), и оценки такого лингвистического расхождения указывают, что языки разделяются в среднем каждые 500 лет[815]. Однако не у всех обществ формируется и развивается то, что лингвисты считают их родным языком: у некоторых обществ наблюдаются только различия в диалектах. Следовательно, период в 500 лет может оказаться переоценкой продолжительности жизни обществ. Тем не менее немногочисленные оценки долговечности общин указывают, что цифра отличается не намного[816]. Такая продолжительность существования не уникальна: сообщества шимпанзе достигают такого же возраста[817].

И все же, хотя окончательный раскол может происходить примерно один раз в пять столетий, путь к этому моменту оказывается достаточно длительным, чтобы оставить множество свидетельств о том, что происходило. Сочетая эту обрывочную информацию с нашими знаниями о том, как обычно разделяются человеческие группы, я намерен дать общее представление, как выглядел жизненный цикл обществ на протяжении большей части времени существования человечества.

В локальных группах эффект «испорченного телефона» усиливался из-за неточного знания о том, что происходит в других местах. Больше всего изменений незаметно накапливалось, когда члены общества редко вступали в контакт. В анонимном обществе людям, живущим на большом расстоянии друг от друга, возможно, и не нужно было знать друг друга лично, но для того, чтобы их маркеры остались теми же, им действительно было необходимо знать, чем занимаются находящиеся далеко члены общества. Определенные факторы могли усиливать пространственную вариабельность между людьми из общины, разделенными большими расстояниями. На территориальной границе, очевидно, влияние идей и товаров извне было сильнее. Отдаленные локальные группы, чаще всего вступавшие в контакт с чужими обществами и меньше всего взаимодействовавшие с остальными частями собственного общества, начинали отличаться от членов своей общины, живущих в других местах[818]. Ситуация усложнялась еще больше из-за того, что границы разной протяженности отделяли от разных соседей. Поэтому от участка к участку локальные группы сталкивались с резко отличавшимися проблемами и возможностями, которые усиливали различия в идентичности между ними и другими членами их общества[819]. В результате люди на приграничных территориях становились все более изолированными[820]. Из числа таких изолированных групп рождались фракции.

Отличительная черта людей, которая помогает сохранить общество вопреки потенциально разрушительному разнообразию, состоит в том, что люди способны закрывать глаза на такие различия, даже когда сталкиваются с ними. Философ Росс Пул идеально сформулировал это: «Важно не столько то, что все представляют себе одну и ту же нацию, сколько то, что они думают, что представляют себе одну и ту же нацию»[821]. Даже когда различия замечали – у охотников-собирателей, например, во время воссоединения локальных групп ради праздника, – люди стремились избегать открытого выражения разногласий в вопросах идентичности, если существовала вероятность конфронтации, что во многом напоминает наше поведение сегодня[822]. Тем не менее в определенный момент даже различия, которые когда-то могли казаться случайными и несущественными, начинали считать важными и слишком неприятными, чтобы их игнорировать. Воссоединение локальных групп было временем оживленного обмена сплетнями. К обсуждаемым темам, должно быть, относилось и любое странное поведение, особенно когда люди видели, как члены общины, которых