людьми, пока они все еще являются частью одного общества. Можно ожидать, что, как только люди начинают рассматривать группу сотоварищей как объединившуюся на основе поведения, которое они считают действительно непростительным, даже отвратительным, члены этой группы становятся безнадежно другими. На этом этапе отчетливо проявляются предубеждения, поскольку маркеры такой группы, считающиеся неприятными, превращаются в то главное, на что обращают внимание при восприятии этих людей.

Другие виды с анонимными сообществами ведут себя похожим образом, хотя некоторые используют более формально организованную и безболезненную стратегию по сравнению с людьми. В разделяющейся колонии медоносных пчел у двух дочерних роев сначала будет один и тот же общий идентифицирующий маркер – одинаковый запах. Насколько известно, единственная причина, по которой дочерние рои не объединяются вновь, заключается в том, что один из них улетает далеко от первоначального гнезда. Хотя этот вопрос не был изучен, разумно предположить, что, как только две колонии поселяются каждая на своем месте, различия в рационе и, что более вероятно, генетическом фоне потомков каждой матки приводят к расхождению их «национальных» запахов. В результате каждая колония, пусть и запоздало, обретает собственную идентичность.

Анализ гражданских конфликтов показывает, что реакция людей на других, принадлежащих к их же обществу, может внезапно и быстро измениться и принимать любые формы, вплоть до вопиющей дегуманизации и откровенной жестокости. Примеры, лучше всего подтвержденные документально, касаются современных этносов, а не появляющихся фракций и указывают на проблему в ее крайних проявлениях. Расследования американского историка польского происхождения Яна Томаша Гросса подтверждают, что обычные граждане могут разорвать отношения полностью и таким же жутким способом, как и любой шимпанзе. Гросс восстановил историю Едвабне, польского городка, в котором за один день в 1941 г. местные жители – поляки уничтожили более 1500 жителей-евреев[856]. Хотя я сомневаюсь, что подобное насилие было обычным в обществах охотников-собирателей, на отколовшуюся фракцию вполне могли смотреть как на низшую. В зависимости от реакции людей на новые способы действий членов такой фракции это отношение могло проявляться с самого начала ее существования. Такую точку зрения, девиз, выкованный на мече социальной дезинтеграции, было трудно изменить. Вскоре группы окончательно разделялись.

Само чувство, что к тебе презрительно относятся, может оказаться психологическим ударом. В действительности отвержение даже теми, кого мы отвергли сами, может приносить боль и вызывать депрессию. Больно даже в том случае, когда нас исключает группа, которая нам не нравится; одно из исследований, посвященных этому вопросу, названо «Ку-клукс-клан не позволит мне играть» (The KKK Won’t Let Me Play)[857]. Поэтому результат предсказуем: люди, отождествляющие себя с фракцией, привязываются к ней тем сильнее, чем хуже к ним относятся[858]. Те, кто примыкает к сепаратистским движениям Квебека, Уэльса, Шотландии и Каталонии, с глубоким негодованием объединяются вокруг всего, что они воспринимают как несправедливость, – например чрезмерное налогообложение и нарушения гражданских прав, – подчеркивая линии разлома, вдоль которых может произойти распад их обществ[859].

Тесные узы, как правило, в основном выдерживают раздел общества. Выросшие вместе члены семьи часто думают одинаково и, скорее всего, выберут одну и ту же фракцию. Это может объяснить, почему после разделения общества охотников-собирателей в образовавшемся новом обществе число людей, связанных родственными отношениями, в среднем было чуть больше, такая же закономерность присутствует после раздела сообществ и у других приматов[860]. Эта тенденция еще отчетливее проявляется в племенных поселениях. Люди в них зависят от расширенных семей, когда дело касается совместного использования товаров и завещания собственности, поэтому большинство разделов проходит точно по границе между семьями[861]. Несомненно, отношения родственников и союзников, которые оказались на противоположных сторонах при социальном расколе, проходят серьезную проверку. Для всякого, примкнувшего к другой фракции, существует риск, что от него отрекутся и его место займут друзья, оставшиеся верными той же фракции[862]. История изобилует рассказами о братьях, убивающих братьев. Один из примеров мучительных документальных свидетельств таких событий представляют времена Гражданской войны в США, известной как война братьев из-за раскола в семьях и городах, разрушившего отношения между людьми на протяжении жизни нескольких поколений[863].

Я не знаю, что могло послужить последней каплей, заставлявшей общества первых охотников-собирателей окончательно расколоться, но письменные свидетельства человеческой истории и данные о других приматах указывают, что полное отсутствие вражды, вероятно, встречалось крайне редко. Так было и после появления языка, когда наши предки теоретически могли бы «аннулировать» отношения с помощью спокойных переговоров. Во время событий, приведших к разделу сообщества в Гомбе, вспыхивали драки, но такие ссоры были довольно обычным поведением для шимпанзе. Слабое утешение: убийства начались, как только сообщество распалось.

Тем не менее, когда речь идет о людях, сравнение с разводом и общее предположение о непримиримых отношениях после него – возможно, не лучшая аналогия для описания последствий разделения общества. Как показывает пример некоторых других млекопитающих, откровенное насилие не обязательно играет роль в разделе обществ или портит отношения между ними впоследствии. Саванные слоны (и, по-видимому, бонобо тоже) могут сталкиваться с беспорядком и неопределенностью, пока происходит разделение, и переносят похожее глобальное изменение состава. Вместе с тем потом они часто (хотя и не всегда) восстанавливают связи. У этих видов, так же как и у нашего, разделение сопоставимо с конфликтами подростков с родителями – трудной фазой роста, через которую обоим участникам необходимо пройти, чтобы достичь независимости. В любом случае, за исключением самых бурных конфликтов, существует надежда реабилитироваться, даже если две стороны теперь окончательно разделены.

Магическое число

На протяжении сотен тысяч лет изменчивость человеческой идентичности была тем фактором, который гарантировал раскол обществ малого размера. В действительности этот размер был настолько предсказуемым, что некоторые антропологи провозгласили число 500 «магическим». Такова была, по приблизительной оценке для разных частей света, средняя численность общины охотников-собирателей[864]. Сообщество шимпанзе, скорее всего, становится нестабильным, когда его численность превышает 120 особей. Точно так же разумно предположить, что 500 – приблизительная верхняя граница численности населения стабильного общества на протяжении большей части существования Homo sapiens в доисторические времена[865].

Можно прийти к выводу, что существовала практическая причина, по которой общество включало по меньшей мере 500 человек: по некоторым оценкам, при такой численности населения у людей появляется возможность избрать супруга, который не является близким родственником[866]. Это может объяснить, почему люди, в отличие от многих видов млекопитающих, которые живут в сообществах, состоящих из нескольких десятков особей, редко демонстрируют постоянное и рискованное стремление присоединиться к чужому обществу. Благодаря большому выбору брачных партнеров большинство людей на протяжении истории имели возможность оставаться в том обществе, где они