они знали плохо или не знали совсем, делали что-нибудь неожиданное. Люди склонны приписывать незнакомцам больше негативных побуждений, и, конечно, чем больше общество (даже общество охотников-собирателей), тем больше таких малоизвестных других[823]. При колебании мнений и в отсутствие лидера, вынуждающего каждого соответствовать, была подготовлена благодатная почва для появления все более отличающихся и независимых фракций. Назовем их аутгруппами (внешними группами, «они»-группами) в процессе формирования.

Точно так же, как судьба шимпанзе может определяться тем, к какой появляющейся группировке он присоединится и, следовательно, где и с кем в конечном итоге он будет жить, судьба человека могла зависеть от выбранной им фракции, возможно, даже больше, чем от его выбора супруга. Тем не менее при принятии решений у охотников-собирателей, вероятно, имелось мало информации, поскольку, в частности, крайне маловероятно, что они имели хоть какое-нибудь представление о том, что ждет впереди. Древние люди, как и животные, переживающие раскол сообщества, редко до этого проходили через раздел общества. Они были не способны полностью понять меняющиеся обстоятельства или точно представить идеальный результат. Хуже того, результаты исследований проблемы принятия решений свидетельствуют, что люди могут быть удивительно неуверенными в том, что лучше всего отвечает их интересам, даже когда на карту поставлено многое: например, они часто поддерживают идею, которую считают популярной, но в которую на самом деле верят лишь немногие[824]. Что касается проблем идентичности, то телега может оказаться впереди лошади. Хорош ли выбор или плох, можно выяснить только после того, как люди вынуждены занять твердую позицию по этому вопросу[825].

Несмотря на все вышесказанное, более чем вероятно, что чаще всего выбор фракции охотниками-собирателями был предсказуем. Люди чувствуют удовлетворенность, находясь со знакомыми: в общине это были представители их собственной локальной группы и, возможно, других ближайших локальных групп. Привязанность людей к определенному общему участку в пределах территории – «своей территории» – сама по себе могла быть связующим звеном. Даже в Гомбе группировки формировались вокруг шимпанзе, предпочитавших тот же клочок земли. Высокая вероятность соответствия человеческих фракций участкам, где люди проводили бо́льшую часть времени, определяется тем, что распространение новомодных маркеров осуществлялось из места их происхождения; из-за такой диффузии фракции охотников-собирателей, как и многие современные культурные различия, были региональными.

Разные фракции не обязательно должны были враждовать, и определенно противоборство начиналось не сразу. Как и шимпанзе в Гомбе, которые сначала общались, люди по-прежнему отождествляли себя с исходным взаимосвязанным обществом. Не так давно у вальбири существовало четыре подгруппы, которые были в хороших отношениях, при этом мечты и ритуалы у каждой подгруппы принимали собственную форму, а команчи распались на три фракции с собственными малыми диалектами, танцами и военными союзами[826]. Принимая во внимание, что человеческий мозг относится к обществам как к биологическим видам, на мой взгляд, мы трактуем такое разнообразие внутри общества во многом так же, как различия в пределах вида животных: например, породы собак мы (и, оказывается, собаки тоже) считаем вариациями на одну тему; точно так же мы воспринимаем членов других фракций в пределах нашего общества – как варианты нашего собственного «вида»[827].

Проблемы усугублялись, когда фракции становились источником недовольства. «Искусной защитой против верного социального восприятия и перемен всегда и в каждом обществе служит огромная убежденность в правильности любой существующей формы поведения», – утверждал психолог Джон Доллард[828]. Опять же, важно осознавать, что только сами члены общества решали, какое поведение было надлежащим или оскорбительным. Почти любое различие могло спровоцировать такую «праведную» реакцию и инициировать процесс укрепления фракций.

Можно представить, что раздел мог ускориться из-за накопления множества странностей либо из-за одного особенно досадного различия; в детской истории «Сничи» (The Sneetches) Доктор Сьюз описал мир, в котором обладатели звезды на животе отказываются общаться с теми, у кого ее нет. Из числа незначительных изменений, которые могли превратиться в нечто, имеющее такое же значение, как звезда на животе, язык был главным претендентом, эта истина разъяснена в истории о Вавилонской башне[829]. По мере увеличения размеров обществ охотников-собирателей в них могли возникнуть несколько региональных диалектов[830]. В 1970-х гг. лингвист сообщал, что группа коренных австралийцев дирбалнан, которая жила в северной части территории, занимаемой этим народом, не только имела собственный диалект, но и называла себя другим именем, что наводит на мысль о приближающемся разделе общества[831].

Без сомнения, фактором, приближающим раздел, мог послужить эффект «паршивой овцы», когда люди все более враждебно относятся к любому члену общества, чьи возмутительные демонстрации выглядят как публичное оскорбление представлений о том, чем является их общество. В исследованиях психологов «паршивая овца» – это один или несколько человек: возможно, бунтарь-подросток, ставший преступником. Но что, если, как сказал американский социолог Чарлз Кули, «тот, кто, казалось бы, выбивается из общего ритма, на самом деле шагает под другую музыку»?[832][833] К такому отличающемуся человеку в его или ее компании могут вовсе не относиться как к «паршивой овце». Люди отсеивают одни социальные варианты и принимают другие в рамках допустимого ими разнообразия. Тем не менее то, что они допускают, может не соответствовать тому, что принято во всем обществе. Человек, которого другие, возможно, считают отклонением, может прекрасно себя чувствовать среди единомышленников, его или ее выбору могут подражать те, кто настроен на ритм другого барабана. Поедание мертвых, практиковавшееся среди аче ипети, акт, наполненный духовным значением, но неверно понимавшийся другими группами аче и пугавший их, вероятно, был камнем преткновения в те времена, когда пути этих групп расходились[834].

Географические барьеры могли стать причиной появления достаточного числа отличий, чтобы общество было способно расколоться без всякой реакции на отклоняющееся поведение[835]. Люди, оказавшиеся в абсолютной изоляции, как первые поселенцы-аборигены в Австралии, были свободны в выборе направления преобразований, которое соответствовало месту[836]. В другом месте топографические особенности приводили к разделению людей, несмотря на сохранение определенных контактов с бывшими членами их общества. Еще одна группа аче разделилась в 1930-х гг., когда посреди их территории построили скоростное шоссе. Опасаясь чужаков, перемещавшихся по этому пути, охотники-собиратели отвели для дороги обширное пространство. Поскольку социальные связи между ними сократились почти до нуля, аче ивитируцу отдалялись от северных аче до тех пор, пока каждая из обеих групп не стала считать себя независимым народом[837].

Окончательный разрыв

Описывая падение Римской империи, американский сенатор XIX в. Эдвард Эверетт писал, что общество раскололось «на враждебные атомы, единственным движением которых было вызванное взаимным отталкиванием»[838]. Можно предположить, что у охотников-собирателей процесс раздела тоже приводился в действие, когда каждая фракция