Я пробормотал:

– Сам Кодекс не готов… А зачем такая секретность? Прощепо Интернету. Сейчас нет таких, кто не подключен…

Он вкусно расхохотался.

– Ты гений, но не понимаешь секреты техники распространения.Пущен слушок, что Тезисы настолько опасны для Юсы, что за твою голову объявленанаграда в миллиард долларов. А эти Тезисы надлежит изымать и уничтожать! Вместес теми, кто успел прочесть… Представляешь, как читать будут?

– Ого, – сказал я невольно. По телу прокатиласьхолодная волна. – Что-то страшновато…

– Ничо, – ободрил он кровожадно. – Иисусавообще распяли!

– Ну, спасибо, – пробормотал я. – Но явообще-то человек, уже вкусивший удобств и всяких излишеств. Мне даже палецприщемить в ужас, гм… а ты – распять!

– Не трусь, – ободрил он снова. – На самомделе эти Тезисы одинаково смертельны как для Юсы, так и для России. И вообщедля всего Старого Мира, пошел он к такой матери… мы – люди Новой Эры!.. Кстати,там у тебя есть про алкоголь, но ни слова о наркотиках…

Я пожал плечами:

– А что наркотики? Человек, который потребляетнаркотики, добровольно отказывается от высшего дара – разума. Этим оноскорбляет природу и, следовательно, подлежит изъятию… из круговорота вприроде.

Он посмотрел пристально, кивнул:

– Да, у пророка должна быть другая нервная система. Тывот даже не дрогнул, когда такое… вслух. Это же не одного человека, а сотнитысяч! Даже миллионы. Я бы, честно, юлил бы, искал оправдания или вескиеобоснования. Или, скажем, распространителей – в расход, а потребителей…

– Тоже в расход, – сказал я жестко. – Никтоне заставляет колоться. Вид гомо сапиенс нуждается в серьезной чистке!

Вечером я заглянул на веранду; за празднично белым столом,таким торжественным и нарядным, сидели только Бабурин и Майданов. Майдановрадостно вскричал:

– Бравлин, что же вы пропадаете!.. Нам без васневесело!

– Щас на уши встану, – пообещал я. – Ипогремушкой погремлю.

– Это не обязательно, – сказал Майдановконфузливо, а Бабурин уже изготовился смотреть, как я буду стоять на ушах иоткуда вытащу погремушку. – Приходите пороскошничать в человеческомобщении!

– Приду, – пообещал я. – Это я так, наразведку. Схожу только закрою все проги и выключу комп. А то он начал без меняподключаться к Интернету и скачивает массу всякой дряни вместе с апгрейдами.

– Пороть его надо, – сказал Бабурин.

– Я его поставлю в угол, – сказал я.

– Монитором!

В самом деле, какие-то хакеры снова нашли дырку воперационке, и хотя я кредиткой в Интернете не пользуюсь, но за мой счет кто-товремя от времени перетаскивает солидные массивы информации.

Когда я, разделавшись, наконец, со всеми прогами и поудалявподозрительные файлы, вышел на веранду, там уже прибавился Шершень. Все пиличай, шумно разговаривали, но едва я показался в дверях, умолкли и уставилисьочень заинтересованно. Анна Павловна захлопотала, вот чаек, вот варенье, а вотэти сухарики купил Андрей Палиевич, удивительно вкусные, сама бы все их… данельзя, полнею…

Я с удовольствием отхлебнул, прислушался к теплу, что пошлопо гортани, взвеселяя по дороге все нервные центры. Все-таки трудно будетнаступать на горло такой песне. Уж и не знаю, какой должен быть стимул, чтобыпоприжать вкусовые рецепторы, не давать им воли. Над собой, надо мной, что естьдуша и ничего более. В смысле, ничего более важного.

В дверном проеме показалась фигура Лютового. Его бровиприподнялись, когда увидел меня с раскрасневшейся рожей и с чашкой чая. Неговоря ни слова, вскинул длани, приветствуя всех разом, прошел на веранду иопустился на свободное место. Анна Павловна поставила перед ним чашку. Лютовойсказал Бабурину доброжелательным тоном:

– Ты чего такой смурной?.. Ты существуешь, существуешь!

Бабурин встрепенулся.

– Ты о чем?

– Да больно вид у тебя… опущенный. Ты тоже существуешь,Бабурин!.. А не только твой прадед… и твои будущие правнуки!

– Да? – огрызнулся Бабурин. – Спасибо, чтоутешил!.. А то уж я в самом деле думал, что я – только пунктир между темипунктами А и Б.

Говорил он задиристо, зло, но я посмотрел в его лицо,холодок коснулся моего лба. А ведь Бабурин в самом деле теперь ощущает себяпунктиром. Ставят же пунктир между первым героем, что с мечом в руке вторгся,основал, удержал, создал, расширил – и каким-нибудь современным героем, как, кпримеру, Александр Македонский гордился тем, что ведет свой род от Геракла, авсех остальных, что между ним и Гераклом, помечал пунктиром? Да и мы всепомечаем их пунктиром, простых переносчиков жизни от Геракла до Македонского…

Майданов посмотрел на меня благожелательно.

– Как жисть? – поинтересовался теплым бархатнымголосом и тут же, не дожидаясь дежурного ответа на дежурный вопрос, сказал сзаинтересованностью: – Прошел слух, что вы свою экстравагантную идею выставилив Интернет.

Я взял чашку, все не отрывают от меня взглядов, и я сказал:

– А-а…

Майданов приятно удивился:

– Что вы сказали? Я не совсем понял…

– Я сказал «а-а», – объяснил я.

– Но, простите, что это?

– Междометие.

Он явно растерялся:

– А что оно, простите еще раз, означает?

Я сдвинул плечами.

– А ни фига не значит. Вы сообщили мне слух или некуюновость. И вроде бы ждали, что я как-то отреагирую. Ну, я человек до крайностивежливый, молчать показалось не совсем прилично, вот и отреагировал. «А-а», этомоя реакция, так сказать. А чай в самом деле великолепный!.. Что-то добавляли?

– Только малиновые листья, – ответила АннаПавловна, она сразу зарделась, распунцовелась. – Но сперва истолкла, чтобысоку дали…

Майданов вроде бы чуть смутился, но развел ручками,засмеялся:

– Сдаюсь! Тогда прямой вопрос: так что же за такаяидея, что о ней начинаются разговоры?

Лютовой сказал предостерегающе:

– Бравлин, осторожнее! Еще Достоевский сказал, что вмире нет такой идеи, такого факта, которого бы нельзя было опошлить ипредставить в смешном виде.

Шершень добавил:

– Особенно в России. Здесь такая патологическая боязньвсего высокого, что зубоскалить начинают сразу же, еще даже не поняв, о чемречь!

– Ага, чтоб другие не опередили, – сказалЛютовой. – Это зовется стебом.

– Потому что первый хихикающий, – сказалШершень, – вроде бы самый умный!