– Что да, то да, – ответила я, стараясь чуть облегчить предстоящую мне неделю ожидания.

Если он смог пережить целый месяц ада, то уж я как-нибудь переживу одну неделю.

– Я люблю тебя, Миа.

Слышать, как Уэс произносит эти слова, слышать их из его собственных уст было все равно, что выпить прохладный лимонад в жаркий летний день.

– А я люблю тебя сильнее, Уэс. Намного, намного сильнее.

Я несколько раз сглотнула и вытерла рукавом свой сопливый нос.

– Медсестра Рашед должна сменить мне повязку, – сказал он, сопроводив это длинным зевком и ойкнув.

– Хорошо. Позвонишь мне завтра, когда проснешься?

Предполагалось, что это вопрос, но прозвучал он, скорей, как страстная мольба.

Уэс зевнул и что-то пробормотал.

– Уэс!

Страх пронзил каждое мое нервное окончание, когда он не ответил.

– Да, извини, детка. По-моему, она ввела мне анестезию. Глаза закрываются быстрей, чем я успеваю их открыть.

– Я люблю тебя, – повторила я, просто потому, что мне нравилось произносить это вслух.

– М-м-м-м, я тоже. Моя Миа.

Его голос звучал одурманенно и полусонно. Затем звонок прервался.

Чувствуя, как руки и ноги налились свинцом, я нырнула в постель, по-прежнему прижимая к себе телефон. Завернувшись в одеяло, я принялась наблюдать за лазерным шоу за окном. Все мои мысли были посвящены Уэсу. Облегчению, которое я испытала, узнав, что он в безопасности, что его лечат, и разочарованию от осознания, что я не могу приехать и помочь. Еще я думала о свадьбе с ним, о долгой совместной жизни. Все это начнется, когда он вернется домой.

Мне так много надо было ему рассказать, и я хотела узнать все подробности его жизни в плену. Поцелуями излечить все незримые раны. По собственному опыту после нападения Аарона я знала, что такие вещи быстро не проходят. То, что случилось со мной, было настолько коротким по сравнению с тем, что пришлось вынести Уэсу. Не так-то легко оставить позади нечто, настолько ужасное. Я знала наверняка, что он видел собственным глазами, как убивают его друзей, людей, которые были ему небезразличны. Но сейчас я могла испытывать лишь благодарность за то, что он остался жив. Мой мужчина выжил, и мы исцелимся вместе. Мы вдвоем.

* * *

Смотреть на то, как спит дорогой мне человек, было одним из любимейших моих занятий. Когда я росла, это место занимала Мэдди. Она засыпала, пока я читала ей, гладила ее волосы и рассказывала сказки. Еще долго после того, как Мэдди одолевал сон, я любовалась ею. Как зачарованная, я смотрела на чистое золото ее волос, на изгиб бровей, на приоткрытые розовые губы. Даже во сне моя девочка казалась ангелом. Меня невероятно радовало то, что я могу подарить своей сестре мирный ночной сон. И каждый божий день я ставила это своей целью.

Когда я была с Алеком, то любила играть его волосами, пока он не просыпался с улыбкой и, повернувшись, не трахал меня до полусмерти. Эти прекрасные рыжеватые пряди вуалью покрывали мое лицо, пока он любил меня. То же самое я делала с Уэсом. У него был самый спокойный сон, и, когда он лежал лицом вверх, его губы всегда чуть изгибались – как будто то, что Уэс видел во сне, было достойно улыбки, даже в ночном забытьи. Я обожала это в нем. Нет ничего прекрасней, чем спящий мужчина, которого ты любишь всем сердцем и душой.

А теперь я смотрела на папу. Установку искусственной вентиляции легких убрали, как и трубки, торчавшие из его носа и окружавшие лицо. Однако трубка для питания, катетер, тонометр и капельница все еще оставались. Во всем остальном он выглядел так, словно просто прилег вздремнуть. И, кажется, это было самым тяжелым для меня в его длительной коме. Сидя рядом с его кроватью, я все время ожидала, что он откроет глаза. Каждое посещение больницы погружало меня во все более и более глубокую депрессию, потому что папаня не просыпался.

Врачи утверждали, что после сердечных приступов, двух почти смертельных аллергических реакций и вирусной инфекции он может очнуться, но наверняка сказать было нельзя. Единственным просветом было то, что, по словам невролога, в мозгу отца наблюдалась активность – однако медики не могли точно сказать, что это значит, до тех пор, пока папа не придет в сознание. Если придет. Я снова и снова задавала все тот же старый, как мир, вопрос. Когда, по их мнению, он очнется? И они всегда отвечали одно и то же. Когда захочет. Но правда заключалась в том, что они не знали. Не было никакой магической кнопки «решить все проблемы» или тревожной сирены, которая могла бы пробудить его к жизни. А шум? Поверьте, я это пробовала. Стучала по поручням его кровати. Напяливая ему на голову наушники и врубала тяжелый металл, который он ненавидел, в надежде, что папаня придет в себя и велит мне немедленно это выключить – и ничего. Тишина. Ни малейшего движения.

И с этим тоже было тяжело смириться. Когда я держала его за руку, ладонь всегда была теплой, но безжизненной. Кровь текла по венам, но магнетизма, энергии, жизненной силы, делающей нас теми, кто мы есть, в нем не было.

Я сидела, глядя на его отросшие волосы, бороду и усы. Джинель следила за его внешним видом в мое отсутствие, но ему нужна была стрижка – не говоря уже о хорошей дозе солнечного света, которая сотворила бы чудеса с его бледностью. У него появился тот бледный, сероватый оттенок кожи, что присущ людям, долгое время не выходившим на улицу. Мой отец пробыл в коме девять месяцев. За это время женщина успела бы выносить и родить ребенка.

– Когда ты очнешься, папаня? Мне надо так много, слишком много тебе рассказать.

Я несколько раз глубоко вздохнула, прежде чем продолжить.

– Завтра я возвращаюсь в Малибу. Как бы мне ни хотелось побыть еще тут, с тобой, но наши жизни нельзя поставить на паузу. Твой долг выплачен, папа, хотя и не без жертв. Иногда, оглядываясь на этот год, я думаю, что должна поблагодарить тебя. Без этого долга я бы не встретила всех тех замечательных людей, с которыми познакомилась за последние месяцы. Я знаю, что эти люди надолго останутся в моей жизни. И, конечно же, еще я повстречала Макса. Моего брата.

Я встала и начала расхаживать по комнате.

– У мамы был ребенок до меня, пап. Мальчик. На пять лет старше меня. Сейчас ему тридцать. Его зовут Максвеллом, и он лучший брат, о котором только может мечтать девушка. Уверена, что ты обратил внимание на наши имена. Максвелл, Миа и Мэдисон. В точности, как она сама и тетя Милли. Мама была так предсказуема.

Я вспомнила о том, как она всех нас бросила, и при мысли об этой женщине, родившей меня, сердце вновь обвила змея. Да, очень предсказуема.

Остановившись, я поглядела в окно. Темные тучи прошлой ночи полностью рассеялись, оставив после себя незапятнанно-чистую голубизну. Подойдя ближе к папе, я провела пальцами по его мягким темным волосам. Они всегда были мягкими, как шелк, и даже сейчас не изменились.

– Мое путешествие привело меня к одному мужчине, папа. К мужчине, которого я люблю так сильно, что чувствую всем своим существом – он тот самый. Он мой идеал.