— Я же сказала: нет!

Мама резко поворачивается в мою сторону.

— Прости, что ты сказала? — изумленно выдыхает она.

Все мои внутренности плавятся от страха, но я, поджав пальцы на ногах, твердо заявляю:

— Я сказала — нет. Я не хочу есть. — И затем, в порыве отчаяния, дерзко добавляю: — Почему ты меня никогда не слушаешь?

Мама начинает часто моргать.

— С чего это ты вдруг стала такой эмоциональной? — отвечает она вопросом на вопрос. Едкие нотки в ее голосе действуют на меня так же, как вода на сковородку с горящим маслом.

— Ты никогда не слушаешь меня! — оглушительно ору я. — Никогда!

— Да что ты такое говоришь?! — задыхается она.

— Ты даже не знаешь, чего я хочу, и никогда не знала! Ты хочешь только то, что хочешь ты, тебе наплевать на меня, и меня от этого просто тошнит!

— Я, я… — Мама выглядит так, будто ее ударили по лицу. — Само собой, меня интересует, чего ты хочешь, дорогая, не будь такой дурочкой!

— Я не дурочка! — ору, срывая голос. — Что плохого в том, чтобы быть эмоциональной? Что в этом такого плохого?! Мне надоело держать язык за зубами! Ты никогда не позволяла мне говорить то, что я думаю! Меня достало вечно быть ТИ-И-И-И-И-И-И-ИХОЙ! — И я перехожу на визг: — Из-за тебя я не могу быть самой собой! Что бы я ни делала, для тебя все плохо! Тони — вот кто тебя волнует, а на меня тебе наплевать, и всегда было наплевать, тебе бы только пихать в меня жратву!

— И совершенно незачем так выражаться, — обиженно говорит мама.

— Вот! — ору я. — Ты не СЛУУУУУУУШАЕШЬ МЕНЯЯЯЯЯЯ!

Мама закрывает глаза, — видно, как мелкомелко дрожат ее веки, — и затыкает уши. Ярость пробегает по всему моему телу, отдаваясь звоном в голове. Я словно повисаю во времени, уровень адреналина такой, что заглушает страх. Ковыляя и спотыкаясь, ко мне постепенно возвращается дар речи: я уже полностью готова в очередной раз проорать: «Да послушай же ты меня», — но мамин дар речи меня опережает.

— Ты меня очень обидела, мне вовсе не наплевать на тебя.

Мои губы поджимаются сами собой.

— Нет, мама! Послушай. Хоть раз послушай! Это не тебя обидели. Это меня обидели. Ты обидела. Почему ты никак не можешь ЭТОГО ПОНЯТЬ?

Наступает долгая пауза, во время которой мама закрывает дверцу холодильника, подходит к столу и садится напротив меня. Она ни разу в жизни не подняла на меня руку, поэтому я не могу понять, почему я то и дело вздрагиваю.

— Натали, — наконец говорит она. — Прошу тебя, поверь, у меня и в мыслях никогда не было обижать тебя. Никогда. Это последнее, что я хотела бы сделать.

— Но сделала! — говорю я. — И что еще хуже, ты заставила меня скрывать обиду!

Теперь наступает мамина очередь вздрагивать.

— Я не знаю родителей, которым бы хотелось, чтоб их ребенок страдал.

— Да, но ты не можешь вечно надеяться, что все наладится само собой!

Лицо мамы искажает гримаса.

— Когда папа ушел от нас, я не хотела, чтобы ты страдала. Не знаю. Возможно, я… я слишком сильно боялась за тебя. Когда папа ушел, я старалась защитить тебя. Тебя и Тони. Особенно Тони… потому что я видела, что Тони… слабее тебя.

— Слабее меня? — гляжу я на нее с недоверием.

— Да, ведь ты очень сильная девушка.

Я не верю своим ушам.

— Да с чего ты взяла?

Она качает головой.

— Я не могу больше бороться с тобой, Натали. Никто не может. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я больше не знаю, что мне сделать для этого.

К моему ужасу, она начинает плакать.

— Мам. — Я не осмеливаюсь дотронуться до нее. — Мам, пожалуйста. Не плачь. Все будет в порядке, обещаю. Я… я уже почти счастлива. Нам, нам больше не надо воевать друг с другом.

Она нарочито вытирает глаза уголком фартука, и я понимаю, что меня провели.

— Почему ты не хочешь принять папу обратно? — зло рычу я.

Уголок фартука выпадает из маминых рук. Голос у нее ледяной:

— Такое впечатление, что ты говоришь о какой-нибудь испорченной затычке. Между мной и Винсентом все кончено. Кто раз изменил — тот уже не остановится. Я приняла правильное решение.

Сжимая кулаки, я громко кричу:

— Да! Правильное — для тебя! А как насчет меня?

— По-твоему, я о тебе не думала?! Какой бы пример я подала, приняв его обратно? Знаешь, когда он попросился назад? После того, как порвал со своей секретаршей! И как, по-твоему, я могла принять его обратно? Представь, в какой атмосфере росли бы вы с твоим братом?

— Уж не хуже той, в которой я выросла, — говорю я злобно.

— Натали, мы уже тогда жили вместе только ради наших детей. Его любовная связь была всего лишь следствием нашего несчастья, а вовсе не его причиной. Уверяю тебя: какой бы… обездоленной ты себя ни чувстовала в детстве, было бы в сто раз хуже, если бы твой отец остался с нами. Я… — Мамины губы кривятся, словно она пытается выговорить длинное иностранное слово, — …у меня не очень хорошо получается общаться с девочками. Да и никогда не получалось. Я никогда не думала, что стану «еще одной разведенкой». Да и сам развод дался мне ужасно тяжело. Но… Ты должна это знать. Я люблю тебя. Очень.

Когда я слышу эти слова, мне хочется провалиться сквозь пол. Но если кто-то из вас ждет, что я с рыданиями брошусь к ней на шею, — боюсь, его ждет сильное разочарование. Я просто сижу, уставившись на свои коленки и яростно моргая.

— Точно, — бормочу я.

— Натали. Я всегда считала, — возможно, ошибочно, но так уж меня воспитали, — что если ты чего-то не можешь сказать, то уж приготовить наверняка сумеешь.

Я смотрю на нее, а она — на меня. И шепчет:

— Теперь-то я понимаю, что это не всегда получается.

Обратно домой я еду без десяти двенадцать ночи, с выключенной магнитолой. Чувствую себя не так уж великолепно, как я надеялась. Да, я довольна, что высказала ей всю правду. Вернее, выкрикнула, если быть совсем уж точной. Это было как слабительное, — расслабление после длительной борьбы, — и все-таки вынуждена признать, что честность — политика эгоистичная. Предположим, я действительно поступила правильно и теперь морально чиста, как белое полотенце после кипячения. Но, как бы я ни старалась отделаться от этого чувства, оно не перестает меня преследовать. Я невежа и грубиянка.

И вот что интересно. Можно так долго строить предположения по поводу тех или иных людей, что со временем они закосневают в твоей голове как факт. Но потом ты вдруг узнаешь что-нибудь невероятное или неожиданное об этих людях, что объясняет, — если не извиняет, — их поведение. Все это время я винила во всем маму, но теперь вдруг обнаружила, что кое в чем она разбиралась гораздо лучше меня. Так что мой сегодняшний триумф несколько поблекший. Это напомнило мне, как в детстве, когда мне было лет шесть, мы с папой побежали наперегонки, и я победила. Целую минуту я важно задирала подбородок и ужасно гордилась собой, пока Тони не открыл мне глаза на то, что папа нарочно поддавался и полз как престарелая черепаха.