Бабс дала мне примерить свою форму: в этих их ботинках и с дыхательным аппаратом за спиной я едва не рухнула. «Это наша новая, облегченная экипировка, — ухмылялась она. — Старая весила больше тридцати кило». Бабс дала мне подержать шланг под давлением — меня чуть не сбило с ног. Она дала мне посидеть в пожарной машине и поиграть с сиреной. «Нажми ногой вон ту кнопку, Нэт, вот так, а теперь поверни этот выключатель.» Она позволила мне съехать вниз по столбу. «Старайся не держаться руками, только одними ногами». И при этом у нее хватило такта не говорить мужчинам из своей смены, что я специально разоделась и размалевалась как на праздник.

Очень трудно примирить яростный зубовный скрежет последних десяти минут с мягким светом этих шестнадцати лет. Слезы продолжают капать, но я даже не пытаюсь их утирать. Когда тебя бросает мужчина, ты всегда можешь успокоить себя тем, что он не знал либо не понимал тебя по-настоящему: секс есть секс, и только. Но когда это делает твоя лучшая подруга, отрицать уже невозможно: тебя судили и приговорили именно за то, какая ты есть на самом деле. Боль острая как нож. Но с болью я еще могу как-нибудь справиться. Не боль — причина моих слез. Я плачу потому, что Бабс как никто другой заслуживала «хеппи-энда», а я помогла ей все испортить.

Ночью я сплю как ребенок. То есть просыпаюсь вся в слезах раз пятнадцать. В конце концов сдаюсь и встаю в 6:37. Одеваюсь в черное — под стать настроению — и начинаю намеренно громко брякать и звенеть чем попало на кухне, чтобы разбудить Энди. Неважно, что этот бездельник пока ничего не знает. Хочет он того или нет, но сегодня он съезжает. Избавлюсь от него с огромным удовольствием. Окажу услугу не только Бабс, но и самой себе. Мною больше не будут пользоваться. Меня не будут больше употреблять (пусть мне и было это очень приятно). Меня больше не отшвырнут, как использованную бумажную салфетку. Его проблема — посткоитальная трусость, переросшая в трусость общего характера. Ведь знал же, что на карту поставлена моя дружба с Бабс! И что же он делает? Отходит в сторону и спокойно смотрит, как она догорает!

— Ты можешь прекращать свой грохот: я уже встал, — говорит Энди откуда-то из-за спины.

Я поворачиваюсь от мойки так резко, что телу нужно не меньше секунды, чтобы догнать голову.

— Надо же, почти как в «Изгоняющем дьявола», — добавляет он.

В кои-то веки я совсем не настроена шутить. И набрасываюсь на него:

— Ты же прекрасно знал, что должно было случиться вчера. Почему не встал на мою защиту? Почему не заступился за меня?

— Эй, куколка. По-моему, как раз-таки встал, причем не один раз.

Я изо всех сил стараюсь сохранить самообладание перед лицом этой чудовищной наглости.

— Перестань придуриваться! — захлебываюсь я. — Ты прекрасно понял, что я имела в виду! Тебе наверняка будет интересно узнать, что Бабс вычеркнула меня из своей жизни, начиная со вчерашнего вечера! Ты знал, зачем она приехала. Почему ты ничего ей не сказал? Я должна была сразу догадаться, что Саймон только все испортит!

Останавливаюсь, перевести дух.

Энди стирает ухмылку с лица.

— Нэт, ты уже большая девочка, — говорит он ледяным тоном. — И вполне можешь сама постоять за себя.

Мой рот открывается и закрывается.

— Я не прошу… я не просила тебя… постоять за меня. Я… о господи!.. забудь.

Вытянув из-за стола стул, с шумом грохаюсь на него. Энди одет в какую-то старую, ободранную бейсбольную рубашку. И хотя это полная антитеза понятию «стиль», рубашка ему к лицу: причем я нисколько не имею в виду этим его оскорбить.

Он садится за стол.

— Нэт.

— Что, — отзываюсь я, пряча взгляд.

— Не будь ребенком. Расскажи, что она там наговорила.

Закурив, рассказываю ему все: с вызовом и стараясь не хныкать и не скулить.

— Ты ведь знала, какой это риск, — говорит он, — не рассказать ей все сразу же. Всегда получается раз в пять хуже, если за тебя это сделает кто-то другой. А если это Франни, то вообще — в десять.

Я согласно киваю.

— Возможно, мне действительно надо было с ней поговорить, — добавляет он. — Но она этого не хотела. Это было видно.

Я качаю головой, стараясь казаться снисходительной и милосердной.

— Нет, ты правильно сделал, что не стал вмешиваться. Правильно сделал, что остался в стороне. Я должна была все рассказать ей раньше, не откладывая на потом. Так что я сама во всем виновата. Знаешь, и все равно… — Я медлю. Мне просто нужен был козел отпущения. — Все равно, я не могу поверить, что это конец нашей дружбы. Все так ужасно запуталось. И…

— И?..

— Ничего. Не важно. Просто очередная глупость.

— И все же?

— Ну… Я просто вспомнила один случай. Мы с Бабс как-то были на одной вечеринке, и дверь в туалет там очень плохо закрывалась, и мы договорились караулить друг дружку. А потом мы не меньше часа спорили, как ведут себя красавицы типа Наоми Кемпбелл, если их застукали на толчке: меньше они стесняются, чем обычные девушки, или так же. И я просто подумала, — с огромным трудом сдерживаю рыдания, — что мало найдется людей, с кем можно было бы запросто говорить на такие темы…

Я понимаю, что мое достоинство тает на глазах.

— Я же говорила тебе, что это глупость, — рычу я. — Не надо было вытягивать.

— Прости.

Закашлявшись, давлю окурок в пепельнице и тут же раскуриваю очередную сигарету.

— А ты, я смотрю, не на шутку увлеклась, — замечает он. — В такую-то рань.

— Безникотиновые, — я мрачно указываю на пачку.

— Нэт, — говорит он очень медленно, вынимая сигарету из моих губ и затягиваясь: поступок, который вроде как абсолютно не должен выглядеть сексуально, но все как раз наоборот. — Фу! Господи, хорошо, что я бросил: мерзкий вкус. Я уверен: рано или поздно, но вы все равно помиритесь. Просто она сейчас в шоке. И это может продлиться какое-то время.

— Энди, она ненавидит меня.

Гашу сигарету: а то она слишком отвлекает, особенно с учетом того, где эта сигарета только что побывала.

— Она ненавидит тебя, потому что предпочитает ненавидеть тебя, а не Саймона. Представь, что ты Бабс: кого бы ты больше хотела считать плохим мальчиком? Свою лучшую подругу или своего мужа? Да, выбор не из легких, но, будь я на ее месте, я выбрал бы лучшую подругу.

— О! Да, конечно, ты прав! — кричу я, но тут же вспоминаю, что не хочу быть Энди ничем обязанной. — Хотя, по большому счету, все-таки неправ. Знаешь, почему? Ведь даже если она признается себе в ошибке, даже если Саймон втолкует ей, что случилось на самом деле, даже если я напишу ей письмо, или… — возможность заступничества Энди я безжалостно отбрасываю, — …даже если нос Франни вдруг вытянется в три раза, Бабс все равно продолжит злиться на меня за то, что я стала кондуитом, — я настаиваю на этом слове, — Саймоновой неверности.