– А меня разжаловали, – напомнил Левентис. – Пьетро может верить во что хочет, но мне нужна справедливость здесь, и желательно немедленно.

– Потерпишь!

Агас не огрызнулся, но и не ушел, так и стоял рядом, разглядывая улиткой вползающую на крышу луну. Фурис с Пагосом застряли в конюшне, видимо, осматривали лошадей, вдали хлопнул одиночный выстрел, потом зацокали копыта и показался всадник… Микис!

Испугаться за потесненную навалившимися делами Гирени Капрас не успел, слуга довольно ловко, хоть и без гвардейского шика, спешился, шмыгнул носом и сообщил позабытым возле двери конюшни вилам:

– Готовиться ж пора, до праздника всего ничего! Барышне радость обещали, а теперь они одни и очень расстроены, а еще палатка… В ней разве красиво сделаешь? И с «Вечером» припозднились, не пропитается! «Вечер» утром резать надо, чтоб пропиталось, а теперь барышня плачут…

– Хватит! – Карло отвернулся от зудящего слуги и рявкнул в черную теплую дыру: – Фурис, заканчивайте там с делами, едем!

2

Они мчались, видимо, степью. Под горячими ветрами гнулось, осыпая искры, пламя, а впереди рвал тучи черный смерч, все сильней напоминая башню, над которой кружат то ли клубы дыма, то ли тучи. Словно льдины в водоворотах Хербсте. Льдины… Не лучшее сравнение для Заката, если это Закат, хотя похож – горячо, неблагостно и… прекрасно!

Лионель исхитрился и глянул на свои ноги, они пока существовали, сжимающие свитые из искр поводья руки – тоже, зато Проныра стала огнем, оставаясь при этом лошадью. Такова природа Заката или дело в самой варастийке, и байки, возводящие рыжую степную породу к грозовым жеребцам, не такие уж байки?

Справа, будто в ответ, вспорола багряную жуть молния, породив очередную, на глазах затягивающуюся тропу. То ли путь назад, то ли ловушка, но башня всяко важнее. Пока есть башня, пока Проныра в силах скакать, а ты – думать, сворачивать нельзя. Башня может оказаться западнёй, тупиком, смертью, а может открыть дорогу если не тебе, то Росио, Придду, Райнштайнеру, кому-нибудь еще не родившемуся, кто поймет и посмеет. Кому-то синева и белые тропы, кому-то – пламя, не самый худший закон мироздания.

– Э-гей! – крик выходит звонким, как на берегу. Вдогон крику летит «фульгатский» посвист – «Я здесь! Я нашел важное! Все сюда!».

Кого он зовет? Кто услышит? Кто откликнется? Забавно, если сам Леворукий.

Очередной зигзаг. Облака – это все-таки облака, а не дым – крутит все неистовей, чего-то требует гром, о чем-то просит ветер. Если башня исчезнет, он спрыгнет и проверит, каков Закат для пешего, всадника огонь не трогает, и звуки пламя тоже не слизнуло.

Дальнее ржанье, близкий гром. Теперь по сторонам танцуют вихри, малыш на Мельниковом удирал от похожих, и ведь удрал! Черно-красные змеи изгибаются женскими фигурами со вскинутыми руками, и это тоже красиво. Меж пляшущих колонн проскальзывает золотой неоседланный жеребец, вскидывается на дыбы, разворачивается, летит рядом. Порожденный закатом, он сильней Проныры, сильней и быстрее, но идет с кобылой ноздря в ноздрю. Не мориск, мориски меньше, хотя стать та же, и не только стать – Грато вел бы себя так же. Новая молния рождает новый разрыв. Путь из Заката в Рассвет? Может, и так, утро не враг вечеру, а день – ночи, разве могут враждовать берега? Только в эсператистских мозгах, да и то не в лучших…

Гривастый спутник встает на свечку, призывно ржет… Давненько ты не ездил без седла, а без уздечки и вовсе никогда. Проныра старается, как же она старается! Бросать лошадей – подлость, бросить свою лошадь еще и глупость, но золотой явился за тобой, а ты идешь до конца! До любого. Белая тропа уже совсем рядом, ухватиться за чужое пламя, привстать, прыгнуть.

– Домой!

Грато знает этот приказ, варастийка тоже. Хуже, что кобыла вряд ли представляет, где тот дом, и все же…

– Домой, Проныра! Домой!

Не слушает, мчится наметом, почти стелется по огненным колосьям. Ее выбор, а вихри отстали. Небо становится небом, трава – травой, пусть и рыжей, впереди полыхает закат, огромное солнце висит над старой башней. Рокэ видел такую, но войти не смог, туда вообще не войдешь, по крайней мере из Гальтар, а из Заката? Скачка все стремительней, хотя куда уж больше! Грохочут копыта, грохочет прибой – он-то здесь откуда? Наперерез метнулась длиннокрылая птица. Альбатрос…

Запах дыма, полыни и поздних цветов, запах осени, памяти, дорог. Башня приближается, растет, здесь она не морок, эдакий черный столб на границе земли и неба с вечным солнцем над зубцами. Уж не ее ли вариты назвали маяком, тем самым, что гаснет в Излом? «Пепел должен остыть», – объяснял Ойген… Да, горячий пепел выгребать трудно, но и холодный сам собой не уберется; за маяками смотрят, маяки зажигают, как истинные, так и ложные. Издали огонь маяка кажется низкой звездой, но у звезды-костра не может быть одинаковых лучей. Выходит, вот он, ответ, или слишком просто? Уцелевшие «львы» либо скрытничают, за что их осуждать не приходится, либо сами тычутся в разные стороны в поисках неизвестно чего. Если так, на выход из тупика можно налететь лишь случайно, и единственная тропинка – кровь, которой клялись. Настоящая кровь… Ее еще нужно найти, потому что твоей на все не хватит.

Конский бег становится тише, лошади переходят на рысь, потом на шаг, и вот он, морок, сказка, призрак, пугало.

Стена словно отлита из черной стали, но это камень, темный, блестящий, неповторимый… Хорошо, что Рокэ трогал Кольца Гальтар и башню Беньяска, сверкающий монолит не удивляет, он такой, каким и должен быть. Вопрос, есть ли здесь вход? За башней встает что-то вроде застывшей волны из такого же камня, коням не пройти. Тебе тоже, но к стене льнут гибкие лозы, эта понсонья еще жива, она не убьет… Пахнет морем и травной горечью, совсем как в Алвасете, багряные соцветия тянутся к самому лицу, они сразу и смерть, и жизнь. Вдали, там, оттуда он прискакал, бушует гроза, а здесь стрекочут цикады, вечер, покой… Сапоги касаются осенней травы, в лошадиных глазах плавают звезды. Обычные, вечные, яркие – лечь бы на спину и смотреть, но погасший маяк – это неправильно; маяки должны гореть, а моряки – возвращаться и возвращать.

Лозы понсоньи кажутся прочными, главное, не повредить соцветий, но тебе случалось открывать гайифские шкатулки, разница не столь уж и велика; смерть, которую нужно обойти, только и всего. В семействе Савиньяк никогда не рождались близнецы и вряд ли родятся впредь. Эмиль повторяет отца, Арно – Эмиля, а ты никого не повторяешь, ты появился, чтобы пройти закатной дорогой, ты ею прошел. Почти… Осталось забраться наверх, вытряхнуть старый пепел и зажечь маяк. Скорее всего, кровью, иначе с чего бы первородные ею клялись?

3

Пьетро очередной раз не соврал: Гирени проснулась отдохнувшей и бодрой, пожалуй, даже слишком.

– Лучшэ праздноват в балшом доме, – тараторила кагетка, – там всо гатова. Старый Сэрвылый гаварыт, ты будеш там на мнэ женытца. Он балшой стратег, и он тэбэ велыт, но если ты нэ хочешь, нэ надо! Пуст тэбэ будэт харашо, кагда муж нэ хочет жену, ему плохо, илы он ее убывает и женытся, как ему харашо…