и я, пусть и не смотрел на нее в упор, ощутил на себе ее пытливый взгляд.

– Они совершили убийство, не так ли? – сказала она – к углу ее рта прилип омерзительный кусок сала. – Они убили тех женщин, пусть даже те были грешницами…

Макгрей открыл рот, чтобы возмутиться, но Шеф вдавил ему в загривок дуло револьвера.

– Верно, ваше величество, – сказал лорд Солсбери. – И, боюсь, они слишком много знают.

Услышав это, я сжал кулаки. Само собой, мы знали слишком много. Слишком много о нем. Слишком много и о королеве… но, увы, все доказательства буквально вырвали из моих рук.

– Как вас зовут? – внезапно бросила она.

На миг я забыл, как говорить, ошеломленный тем, что она обратилась к нам напрямую. Лорд Солсбери открыл было рот, но Виктория рявкнула:

– Они в состоянии сами ответить, не так ли?

Солсбери кивнул, поклонился и сделал шажок назад.

– Ваши имена! – потребовала Виктория, и я прочистил горло. Ни разу за всю свою жизнь не артикулировал я слов с таким тщанием.

– Иэн… Иэн Фрей, ваше величество.

Она хмыкнула:

– А ваше?

Макгрей перенес вес с ноги на ногу, и секунда, на которую он помедлил с ответом, превратилась в сущую пытку. Я испугался, что он скажет ей нечто вроде «отвали» или еще что похуже и люди премьер-министра пристрелят нас в тот же миг.

– Адольфус Макгрей, – наконец сказал он. – Но все зовут меня Девятипалым.

Снова воцарилась тишина, гулкая и напряженная.

Я боязливо поднял глаза. Виктория сверлила Девятипалого взглядом, в котором вспыхнуло нечто новое – откровенный и непристойный интерес. Королева явно питала слабость к крепкотелым мужчинам диковатого вида. Интерес этот, впрочем, быстро угас.

– Тогда судите их за убийство, – заключила она. – Позаботьтесь о том, чтобы их признали виновными, и избавьтесь от них без лишней шумихи.

Тем же небрежным тоном она могла приказать лакею избавиться от пудинга.

– Смертный приговор, ваше величество? – уточнил лорд Солсбери тошнотворно угодливым тоном исключительно для того, чтобы подбросить соли нам на раны.

– Разумеется, идиот! – прошипела Виктория. – Вы и прежде такое проделывали. – Она потянулась к блюду. – Уведите их. – И, проглотив очередную ложку пудинга, она принялась мурлыкать – чрезвычайно фальшиво – арию «Меня зовут Баттеркап»[23].

Я прикрыл глаза – по телу моему начал расползаться озноб ужаса.

Вот так королева и вынесла нам смертный приговор – чавкая пудингом и напевая пошлую театральную песенку.

Я пытался дышать, но воздух, казалось, комком встал у меня в горле. Конечности мои разом онемели, под закрытыми веками внезапно поплыли звезды. Я чувствовал, что вот-вот упаду в обморок.

– Уведите их, – скомандовала Виктория. – Сейчас же! Мне невыносимо зрелище взрослого мужчины, который трясется от страха.

Кто-то схватил меня за плечо и потянул назад, и лишь тогда я понял, что королева имела в виду меня.

Я, спотыкаясь, сделал пару шагов, но тут кто-то заговорил. Кровь прилила к ушам, голова закружилась, и я с трудом разбирал слова.

– Могу я кое-что сказать, мэм?

Сердце мое зашлось. Это был голос Макгрея! Неужели он собирался назвать королеву Викторию приблудной толстухой в лицо?

Однако, оглянувшись, я увидел, что он низко склонился, еле сохраняя равновесие, ибо Шеф и еще один тип пытались оттащить его к выходу. Его выдержка глубоко поразила меня: сопротивляясь усилиям конвоиров, он умудрялся оставаться на месте и даже не рычать.

Виктория уставилась ему в глаза, Мунши вытянул перед ней руку, словно в попытке защитить. Старуха облизнулась и прижала короткопалую ладонь к груди. Неужели этот драматизм доставлял ей удовольствие?

Она самодовольно улыбнулась и, дождавшись момента, когда еще один страж подойдет, чтобы уволочь Макгрея силой, наконец произнесла:

– Королева дарует вам минуту.

Никогда не забуду, с какой быстротой лорд Солсбери повернул голову. Все остальные присутствующие, разинув рты, тоже обернулись к ней. И среди всех этих ошарашенных лиц особенно выделялось лицо Мунши. Он был не поражен, а рассержен. Может, он почуял соперника? Может, узнал тот блеск в глазах королевы? Тот, который видел сам, перед тем как стал ее фаворитом?

У нее горели щеки, и, не будь выход из шатра открыт навстречу декабрьскому вечеру, уверен, она бы точно принялась обмахиваться веером.

Интересно, не был ли причиной тому шотландский акцент Макгрея? Может, он напомнил ей покойного Джона Брауна?

Все эти мысли за секунду пронеслись в моей голове, ибо Макгрей не мешкая нанес идеально рассчитанный удар, пусть и самым обходительным тоном:

– Мы кое-что узнали о вашем отце, – сказал он, а затем всадил нож поглубже. – Об Августе.

Эффект был мгновенный.

Виктория в ярости всплеснула руками, выбив блюдо со сладостями у лакея из рук. Столовое серебро, сконы и кусочки пудинга разлетелись по полу, все вокруг застыли от грохота. Она так выпучила глаза, что те, казалось, тоже сейчас выскочат из орбит и покатятся по узорчатому ковру. Челюсть у нее отвисла, показались зубы, перепачканные в сале, и когда она выдохнула, изо рта вылетело облачко пара, как у дракона.

– Все вон, – прошипела она. Ее властный тон внезапно обрел жутковатый, по-детски капризный оттенок. Лакей моментально уловил эту перемену и быстро покинул шатер.

Мунши не сдвинулся с места.

– Ты тоже, – сказала Виктория, презрительно махнув в его сторону, и он побледнел – почти как я сам.

– Но… моя королева…

– Вон! – взревела Виктория. – Или я отправлю тебя обратно в ту выгребную яму, из которой ты явился!

С этими словами она схватила один из обрамленных портретов дочерей, стоявших у нее на столе, и швырнула его в лицо Мунши. Тот, всхлипнув, заспешил к выходу.

Наблюдая за тем, как он удаляется, я заметил, что стало темнее. Солнце успело сесть, и пирс перед шатром теперь представлял собой тонкую черную линию, разрезавшую воды цвета индиго.

Остались только лорд Солсбери и Шеф, который все еще держал свой револьвер у шеи Макгрея. Меня же никто не трогал. Похоже, вид у меня был до того бледный и сраженный, что угрозу королеве во мне никто не видел.

– Закрой! – прорычала она премьер-министру, кивнув на портьеру, и лорд Солсбери, низведенный до рядового прислужника, немедленно повиновался.

Когда портьеру задернули, Виктория заерзала в своем скрипящем кресле – взгляд ее метался из стороны в сторону, пока она, вцепившись в подлокотники, искала удобную позу. Наконец ее выпученные глаза остановились на Макгрее.

– Моего отца звали Эдуардом, – брызжа слюной, заявила она.

Я ожидал, что Макгрей гоготнет или выругается, но он даже не ухмыльнулся. И заговорил с ней с величайшей почтительностью:

– Ваше величество, вы слишком умны, чтобы верить в подобное.