— Что — Варёнов? — отрывисто перебил Захар. —Что Варёнов сказал?

— Ну… это ж Варёнов замутил. Когда они вместе парились,в баньке-то… Гнатюк похвастался своим Рубенсом, Варёнов и говорит — я на твоемместе, Сева, хорошенько проверил бы своего Рубенса на вшивость. И что, мол, уБосоты два таких парня имеются, которые весь Эрмитаж по камешкам куда угодноперенесут, никто и не заметит. И когда Гнатюк на другой день притащил Варёнова— смотреть «Венеру», тот сразу сказал:

— Работа, мол, отличная, и ребята — сущие гении, ихолст состарен, как следует… но только это не Рубенс. Кинул, мол, тебя Босота,подсунул фуфло… Гнатюк — весь в пламени. Тыр-пыр — покатили по адресочку, аБосота — тот прямо сквозь землю провалился. Даже очень удивительно — как это онв одну ночь выехал, со всем своим добром? Одна только медная табличка на двери— профессор, хуё-моё, а квартира уже сдана в ЖЭК… Ну, тогда, само собой,кинулись разбираться дальше. Кто ж мог знать, что этот… ну, тот… такой былгнилой, и чуть не сразу откинул… извините, скончался. Ничего и не сказал. Будтони о какой такой второй «Венере» не знал. Может, правда, не знал? Может, наБосоту еще какие-то ребята шустрили? Он же весь Питер прикармливал этим заграничнымсредством, ну… от которого у девяностолетних дедов стоит, как под ружьем. СеменСеменыч тогда сразу сказал: если уж христо… если тот парень ничего не знал, тои Захар тут ни при чем — мол, вы всегда вместе работали, где один, там идругой. Неприятная история! — он покрутил своей круглой головой, вполнеискренне сокрушаясь. Будто знавал и Андрюшу и Босоту. — И еще, СеменСеменыч просил передать… ну, чтоб у вас душа не горела: те пацаны,гнатюковские, которые и вашего друга, и все ваши картины от злости порешили, —оба давно уже в разборках постреляны. И между прочим, сам Можар со всей семьейотсиживался восемь лет в Новочеркасске, у брата. Гнатюк тоже смылся, тожеотсиживался, но в Чехии. Хотя, Гнатюк — ему что, он богатый…

— А Можар — бедный, — вставил Кордовин.

И тут преданный зять Славик подался вперед, и уже не глядя вдуло, с искренней обидой проговорил:

— А что вы думали? У Семен Семеныча вся клиентурнаясеть полетела. Они в Новочеркасске за восемь лет всё вчистую проели, что было!Да еще в такое тяжелое время, девяностые, чистая голодуха повсюду. СеменСеменыч перебивался завхозом в Новочеркасском театре…

—..и питался акридами, и ходил в рубище, и носил терновыйвенец. Ладно, Славик. Ты — хороший зять. Увертюру отработал. Теперь заткнись и короткоотвечай на вопросы. Босоту искали?

— Да, всюду.

— В Австралии?

Славик усмехнулся:

— Австралия, наследство, хуё-моё — эт, конечно, фуфломоказалось. На Австралию Гнатюк ухлопал тыщи зелени. Там одни кенгуру осталисьнепроверенными.

— И сейчас не знаете — где он?

— Не. Видать, залег на дно по-крупному. Пятнадцать летв бегах!

— А картина?

— Гнатюк считает, Босота держит ее где-нибудь в сейфе,а сам в швейцарской деревне, в стоге сена зарылся. А там попробуй, найди.

Кордовин откинулся к спинке кресла, опустил затекшую руку наколено.

— Ну, дальше, — глухо проговорил он. — Какогочерта я вам понадобился? Неужели Гнатюк думает, что я буду иметь с ним дело?

— Не с ним, Захар Миронович, — торопливопроговорил Славик. — Это просьба Можара. Прежде всего — только взгляните.Это она?

И поскольку портфель стоял на полу, у ног Кордовина, он лишьвытянул подбородок, с молчаливой просьбой портфель открыть.

Захар опустил «глок» в карман куртки, наклонился и потянулязык замка.

Он уже слышал об этом недавно изданном крупным британскимиздательством каталоге пропавших картин, но еще не видел его. Увесистый… Что иговорить — за последние века украдено, потеряно, уничтожено множество великихтворений человеческого гения. Молодцы: прекрасно издано, великолепные репродукции…Каждое полотно, каждые, канувшие в Лету, гравюра или рисунок сопровождены«историей предмета». И название в точку: «Разыскивается… шедевр!».

— Двести седьмая страница, — негромко подсказалСлавик.

Так и сидит, бедняга, — пальцы растопырил, весь взмокот жаркого света торшера, моргает слезящимися глазами. Ну, посиди еще, дурень,посиди так.

Двести… седьмая. Вот она… Ах ты, черт, аж сердце захолонуло.Эта рыхловатая жемчужная плоть рубенсовских женщин, она — как мокрый снег впейзажах Сислея, — ни с кем иным не спутаешь. Лежит в сонной солнечнойнеге… Сколько ж лет мы не виделись, милая моя?

— Она? Она?!

В распад между страницами была вложена — для сверки, надополагать, — большая фотография с той, другой, преступной «кордовинскойВенеры», которая до сих пор хранится у Гнатюка, терзая его сердце и растравляяжелудок. Фотография сделана профессиональным фотографом, при естественномосвещении.

Кордовин молчал, сравнивая репродукцию в каталоге со «своей»Венерой: то же сонное тело, излучающее тепло, те же солнечные пятна на стволахдеревьев, бархатная тьма лиственных крон, невесомая голубизна небесной полыньи…Неплохая копия, совсем неплохая… но тогда он не знал еще многого из того, чтоизучал потом в Стокгольме. Сейчас он сделал бы ее совершенно иным способом и нанеизмеримо более высоком уровне.

Разом накатила горячка тех недель, воспаленные отпостоянного напряжения глаза, то утро, когда, наконец, решив побриться, онотшатнулся от красноглазого лешего в зеркале. Память зрения и сейчас невольновоспроизводила этапы заполнения холста красками. Истощенные питерские рассветы,желтый свет настольной лампы на сливочных изразцах огромной, чуть не допотолка, дореволюционной печи в кабинете Аркадия Викторовича…

Где-то за грядой кипарисов родилась и потянулась тонкая нитьвоинственного клича муэдзина; вплетаясь в сине-белесый невский воздух, онастежками простегивала годы без Андрюши, пульсировала в беглых предутреннихснах, пронизывала многолетнюю его бессонницу. Порой, подстерегая забытье, вдругвышивала его, Захара, погибшие картины: «Мама с белой голубкой на плече»…«Блаженный капитан Рахмил»… «Славная драка на Иерусалимке»… «Трейгер и егомамаша», — погибшие картины, которые он упорно гнал из памяти, наложив насебя добровольную епитимью, запрет на творчество: Андрюша не напишет больше своих,но и ты — своих — не напишешь.

И когда муэдзин в отдалении дотянул и бросил последнюю нотупевучей угрозы, он вдруг понял с абсолютной ясностью — для чего искал егопройдоха Можар. И почему прислал этого недотепу. Славик — человек из семьи, ичто бы ни произошло потом, его нетрудно будет держать у ноги. К тому же всемсвоим видом тот усыпит бдительность кого угодно, будь ты суперагент. Но дело нев этом. Консультация! Ай да Можар, Семен Семеныч… Башка у тебя варит неплохо,это так. Но в данном случае губу ты раскатал напрасно.

— Так это — она?